Зиновий Львович стоит у двери: в телогрейке, в щапке, в сапогах, рядом завязанный мешок, матрас в матрасовке. Боря бледный, напряженный — у стола; остальные по шконкам.
— Что случилось? — спрашиваю.
Зиновий Львович давит на «клопа».
— Давай, давай!..— говорит Боря.
Прохожу к своей шконке… Открывается дверь. Корпусной.
— Что тут у вас?
— Да забирай его! — кричит Боря.— Он нам жизнь заедает, если больной — тащи на больничку, на людей кидается!..
— Кто еще что скажет?
Все молчат.
— Так что случилось? — голос у корпусного скучный, видать, надоело, для порядка спрашивает.
— Два месяца терпели,— говорит Боря,— угрожать начал. Вон его, — кивает на Гришу, — обещал пришибить «восьмеркой».
Корпусной переводит глаза на «восьмерку» — шайка для стирки.
— Если, говорит, будешь курить, пришибу! — Боря явно завелся.— Чего ему в башку влезет — а нам зачем?
— Было? — спрашивает корпусной Гришу.
— А где курить? — говорит Гриша, —у нас вагон для курящих.
Зиновий Львович ощерил золотую пасть:
— Всю ночь мне в морду сигаретой…
— А ты что всю ночь?..— говорит Боря.— Забирай его, командир, плохо кончится.
— И ты, Пахом, промолчишь? — говорит Зиновий Львович.
— Надоел ты, Львович‚— говорит Пахом.
— Пошли, командир,‚— говорит Зиновий Львович.— Сорок лет оттянул, а такой хаты не видел, они ему всю жопу вылизали, а он кому лижет?..
Зиновий Львович поднимает мешок, исчез за дверью.
— Как боевое крещение, Серый? — спрашивает Боря.
Говорить мне не хочется, не понимаю, что тут произошло, что происходит, качается дом, который я только что увидел, ползет подо мной пол, как палуба…
— Нехорошо со стариком,— говорю я,— поторопились.
— Ладно тебе! — отмахивается Боря.— Нашел кого жалеть, окажись с ним на узкой дорожке — сожрет, как не было. Не таких харчил. А если б он пришиб Гришку?
— Не тронул бы. Болтал. Ты сам знаешь.
— Во добренький,— говорит Боря,— и Гришку ему жалко, и эту мразь, и… А меня тебе не жалко?
— А ты тут причем?
— Я тебя, Серый, предупреждал, ты тюрьмы не нюхал… Ты знаешь, что такое беспредел?
— Порядок на кладбище, Боря.
— Погоди, вспомнишь…
— Следовательша то же самое сказала… А почему ты порядок устанавливаешь — тебя выбирали? Или назначили?
— Вон ты как заговорил…
— Хватит, мужики,— говорит Пахом. — Рассказал бы, Вадим…
— Отказался отвечать. Раз спросила, другой…
— И все?
— И все. На сестренку плетет, не приходит к ней, мы, мол, ее достанем. А она родила в тот день, когда меня увели… Как-то странно спросила — много ль человек в камере?..
— Неужто все? — не отстает Пахом.
— А ты думал — отпустят?
— Уверен был,— говорит Пахом.
— Нехорошее у меня предчувствие, — говорю,— будто… Зато своя радость… Помнишь, Серега, я тебя спрашивал: «Огненного искушения, для испытания вам посылаемого…»? Не могли вспомнить. Теперь знаю. «Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного. Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете…»
— «Огненное искушение»! — говорит Боря.— Тебя еще не пощупали, а уже предчувствия — обосрался!.. Христиане! Куда вам…
Надо промолчать, думаю я, нельзя заводиться, зачем я в этой хате, пора менять, хватит, зажился…
Когда Боря улегся, Пахом отозвал меня к сортиру, там у нас место для разговоров — отвернешься, к стене и вроде…
— Понял, что такое тюрьма? — говорит Пахом.— Сам себя теряешь. Зачем я ему поддакнул?.. Старик, правда, надоел, но мало ли что мне надоело?.. А я думаю: вдруг Бедарев отправил письмо, не соврал? Вот я уже и попался…
— Нельзя, Пахом, никогда нельзя ради чего-то…
— Знаю,— говорит Пахом.— Меня сегодня тоже вызывали. После тебя, а пришел раньше. Ничего нового не сказал, но чую — знает. У следователя мое письмо. Всегда уважительный, а сегодня в лицо смеется. Тут вот в чем дело: старик мешал Бедареву, старик — битый зэк, сечет, до чего нам, желторотым не допереть. Молчал, а сам давно все понял. Зачем Бедареву такой свидетель?..
Лежу на шконке. Боря рядом, не спит. И я не сплю. Не могу забыть старика. Он и меня раздражал — из чужого, страшного мира, ничего о нем не мог понять, но… Дай, говорит, мне, Вадим, носки, тебе подогнали, шерстяные — у меня ноги зябнут, от сердца, видать, не тянет… Как же он углядел, подумал я, весь день спит? На этапе я достану, говорит, у меня все будет чего захочу, а тут… Ты на этапе достанешь, сказал я ему, а я— нет, зачем мне отдавать, сестренка связала. Пожалел. А у старика зябнут ноги. Какое мое дело — достанетне достанет, ему сейчас надо… Кто же я такой, думаю я, зачемто меня сюда бросили, а я сижу, как мышь, шкуру спасаю. Шкуру — не душу. Зачем бросили?.. А за что взяли? Я и об этом забыл… На вопросы не отвечаю — подумаешь доблесть, со следователем игра, но вокругто люди, может, я им нужевк, для того меня и… Что же я молчу — о себе пекусь?.. Помоги мне, Господи, научи… Только что получил письмо из дому, от… Нины, от… Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного…