13
Первый раз так тихо открылась кормушка: глядит, молчит.
— Чего надо? — спрашивает Андрюха.
— Полухин — есть такой?
— Я, — говорю.
— Собирайся, с вещами… знакомый голос, сдержанный.
И закрыл кормушку.
Проваливается что-то в желудке. То самое, когда говорят: душа ушла в пятки. Пятки — не желудок, думаю я.
— Приехали, — говорю.
— Освобождают, что ли?! — вскинулся Пахом.
— Как же,— говорю,— после вчерашней беседы со следовательшей — освободят. Ты бы на нее поглядел…
— Утром не освобождают,— говорит Боря,— только вечером.
— В Лефортово, — говорит Андрюха,— точно, в Лефортово, здесь тебе нечего делать.
— Не может быть, — говорит Боря,— почему вдруг?
Поднимается, идет к двери, стучит в кормушку. Открывается.
— Куда Полухина?.. Это ты, Федя?.. К врачу его, что ли?
— Сказано — с вещами.
Кормушка закрылась.
— Я думал, мы до лета, — говорит Боря.
Вижу, растерян, огорчен. Господи, кто он такой?..
— А я думал, Пасху отпразднуем,— говорю,— мы бы с тобой, Серега, вместе…
Серега не отвечает. И все молчат. Расстроены.
Вытаскиваю из-под шконки мешок, казалось, нет вещей, а все равно — сборы, затыкано, закурковано…
— Видите как,— говорю,— хотел к Пасхе подарить…
Я, и верно, думал, кому что, сейчас трудно вспомнить, а ведь были соображения: Сереге — тетрадь, ручку, Андрюхе — мыло, он мешок мой нюхал: «Как дома побывал!»; Боре — носки, Пахому — иголку: я дежурил, а вертухай забыл отобрать, осталась; Грише… Что Грише? Конверты, больше ничего нет…
— Может отпустят,— говорит Пахом,—ты запомнил, что передать?.. Телефон запиши…
— Напиши, — говорю,— а я запомню.
— Я думал, с тобой до лета, опять говорит Боря. Эх, Серый… Нам бы не в камере поговорить…
— Погоди, увидимся…
Пахом дает листок: телефон, имя-отчество жены… «Не забудь про деньги под кафелем…»
— Не забуду, Пахом, рву записку.— Но ты зря рассчитываешь.
— Что ж они про тебя задумали?.. — говорит Боря.
Андрюха с Гришей запихивают мой матрас в матрасовку.
— Держи, Серый,— говорит Серега—я тебе Правило переписал. Утреннее. Наше. Оно полнее, больше вашего. Верней. И два псалма: пятидесятый и девяностый.
— Серега!.. Спаси тебя, Господи! Подарок… К Пасхе.
— Не уходи, Серый…— говорит Гриша.
— И от меня возьми — Боря вытаскивает из-под матраса пачку «дымка».— На черный день спрятал…
— Таких давно не видел…— говорю.
Както странно он на меня глянул.
Дверь открывается, и я вздрагиваю: рыжий старшина, тот самый — Вергилий!
— Собрался?..
— Простите, мужики, — говорю, — если что…
— Бог простит,— говорит Серега.
— Жалко, не договорили,— говорит Боря,— так всегда, главного не успеть. На потом оставляешь, а потом не бывает…
Андрюха взваливает мне на спину матрас:
— Если на общак — покричи.
— Да не может того быть, — говорит Пахом.
— Если не увезут,— говорит Боря,— сразу переводи свою подписку, а увезут, газета будет приходить — понял?
— Ну, все?.. —слаб я, ноги дрожат. Пошел, мужиики…
Рыжий стоит у двери, смотрит на меня. Уже из коридора я еще раз оборачиваюсь на камеру…
Глава третья. ОБЩАК
1
— Вы не можете, не можете, вы не можете так со мной… Вы не можете… шепчет, бормочет он, замолкает и начинает снова: — Вы не можете так со мной…
Глаза у него закрыты, он натянул матрасовку на голову, но все видит, слышит — ничего не видя, ничего не слыша. Он напряжен до предела, все, что. осталось, стучит в нем: зрение, слух, обоняние, осязание… — что еще?
— Вы не можете, — бормочет он, — не можете так со мной…
Он зажмурил глаза, натянул матрасовку на голову, но он видит! Залитое ярким мертвенным светом пространство безобразно загромождено черными железными шконками, длинный стол посередине, глухие окна в толстой решетке густо загорожены снаружи ржавыми полосами, огромная железная дверь с наваренным изпутри нелепым наростом — что это? В углу, под ним — под ним! — омерзительный трон ватерклозета… Если б только это — шконки, решетка, безобразная дверь, омерзительный ватерклозет… Толпа! Толпа! Кривляющаяся небритыми черными рожами, ощеривающая желтые зубы под красными, синими губами, в лохмотьях — перемещается, снует, пообезьяньи прыгает со шконок, гримасничает, машет руками, крутится вокруг стола… Что они там делают?.. Очередь — очередь! — под ним, один за другим забираются на трон ватерклозета… И все в сизом дыму, слоящемся, подымающемся к потолку клубами…