— Давай, Машка, выныривай!
— Стреляй по противнику, не промахнись!
— На палубу вышел, а палубы нет!
— Дурак, лодка под водой — куда вылез?!
Машка крутит мокрой головой, отплевывается, мычит…
— Молодец, Машка,— говорит Гурам,— бывалый моряк… Вылезай на сушу, командование награждает тебя за подвиг… Награда тебе, Машка… За муки, за героизм от благодарного отечества — невеста со склада! Хватит морячить, пора жениться!
Машка — мокрый, в сползших, прилипших к тощему телу, рваных кальсонах, в грязной майке, жалкий, дрожит от холода…
— Женись, женись!!! — кричит толпа.
— Давай, Машка, показывай, как будешь жениться, — важно говорит Гурам,— дело серьезное. Ночь уже, Машка, свадьбу сыграли, гости ушли, вино выпил — да? Ведро выпил — да?… Чего будешь с женой делать?
— Дай невесту поглядеть, — внезапно говорит Машка.
— А чего тебе на нее глядеть — нагляделся, не первый раз! Или — первый, не знаешь?.. Научим, Машка — сперва штаны снимай… Снимай, снимай, Машка!
Машка медленно стягивает облипшие мокрые кальсоны. Нагота его ужасна… Толпа на мгновенье затихает.
— Вон невеста,— говорит Гурам,— разуй глаза, нажрался пьяный, бабу не видишь…
— Где, где?.. — спрашивает Машка, крутится на месте.
— Под шконкой,— говорит Гурам,— ищи лучше…
Машка опускается на колени, ползет к шконке, засовывает голову, влезает глубже, крутит задом…
— Давай, мужики, чья очередь?! — кричит Гурам.— Хватай его, сегодня всем можно!
И тут сверху в круг сваливаются сразу трое — Верещагин и те, кто на нем сидели. Верещагин, видно, ушибся, он встает с трудом, хромает, но тут же бро сается к шконке, загородил Машку…
— Не сметь! — кричит Верещагин.— Скоты! Да как вы…
Гурам медленно, лениво поднимается с ведра.
— Сейчас мы с тобой разберемся… художник… Ребята! И его под шконку — давай!! — кричит он, срываясь в визг…
Не знаю, как мне удается пробиться через ревущую толпу, вижу перекошенное лицо Гурама…
— Без очереди, очкарик,— по дружбе? — ухмыляется он.
— Кончай балаган, — говорю я,— поиграли…
— Что?.. Ты, мразь, очкастая будешь мне, Гураму?
— Только тронь… — слышу я свой голос, успеваю заметить, как странно дрогнули рыжие глаза Гурама…
Между нами влезает Костя:
— Все, Гурам, представление отменяется.
— Да вы что — меня?! — Гурам в бешенстве.
— Расходись,— говорит Костя и оборачивается к толпе,— нагляделись, больше не подадут… Расходись!
— Дождешься, очкарик, — говорит Гурам,— я тебя достану…
Я лежу на своем месте, укрылся с головой, видеть я никого не могу. «Господи,— шепчу я,— прости и помилуй меня грешнаго, убери из камеры этого… человека… Прости мою несуразную просьбу, я не боюсь, но лучше, если его не будет, всякое может… Прости меня, Господи, мне не к кому больше обращаться, только к Тебе…»
11
Полковник ушел до подъема. Накануне у него была встреча с адвокатом, заседание трибунала должно быть вот-вот, но день адвокат ему не назвал… Может быть, чтоб он не знал, или тоже хитрость?.. Никому нельзя верить. Полковник сдавал с каждм днем, глаза больные, затравленные, меня он сторонился, а тут подошел — с завязанным мешком, в телогрейке, в офицерских сапогах.
— Прощайте, Вадим, сегодня все… кончится.
— Начнется, Саша, тут чистилище.
— Для меня кончится, кажется я нашел… выход. Впрочем…
— Какой выход, полковник?
— Мне больше нельзя жить. У меня нет права.
— Это не в вашей власти, полковник.
— Только это у меня не отняли. У меня нет жены, нет сына. Но у меня есть честь. Я хочу, чтоб вы знали… Я ее не отдам.
— Какая честь, коли нечего есть, полковник?
Он странно глянул на меня.
— Я превратился в ничто,— сказал он,— я уже здесь, в… чистилище превращен в ничто — что будет со мной дальше? Десять, двенадцать лет — что со мной станет за эти годы?.. У меня только один выход.
— Это не выход.
— Может быть… — сказал он.— Если б мы встретились раньше… Теперь поздно.
— Везде есть люди, Саша, вы найдете людей, встретите людей… Будете искать и Бог вам поможет.
— Поздно… Вчера, когда я глядел сверху на эту… свалку, глядел и… Я понял: у меня уже нет сил ни на что. Меня нет — понимаете? Хватит. Я потерял себя и больше не могу…
Лязгнула дверь… Вертухай.
— Кто там судовые?!
Полковник схватил меня за руку:
— Прощайте…
Я дошел с ним до двери. Он не оглянулся.
На моей шконке чужой мешок, Толик сворачивает мой матрас.
— Ты чего тут? — спрашиваю.
— Мотай отсюда, Серый, твое место возле Султана.
— Это почему?
— Потому.
Оглядываюсь: Иван рядом — спит, Гурам —с другой стороны, спит… Наумыч сидит на шконке.