Малолетка из боксика, находившегося по правую руку от Руда-
кова, поехал на зону. На его место посадили двух транзитных зе-
ков со строгого режима, которых должны были этапировать в со-
седнюю область.
Дожидаясь этапа, они коротали время за разговорами, иногда
втягивая в свою беседу и Рудакова.
- Браток, ты откуда сам? — спрашивал один из них тем тоном,
который предполагал весёлый ответ.
- Отсюда,
Ме-е-естный, что ли?
- Нет. Здешний.
- Понятно... Тюрьма здесь как — замороженная?
- Не знаю, — подумав, ответил Рудаков. — Мне сравнить не с
чем. Я впервые сижу.
Рудаков в кратце пересказал незнакомым арестантам свою ис-
торию.
С твоей статьёй тяжело. Лет на десять настраивайся — не
меньше, — сочувственно говорили из-за перегородки, — хреново,
По первому разу и сразу такой срок, тяжело. Года три — куда ни
шло. Пока тюрьма, пока суд, пока касатку пишешь, пока до зоны
доберёшься, а там уже под УДО попадёшь или под амнистию, даже
обжиться толком не успеешь.
-А ты, слышь браток, мойку всё время с собой таскай, — гово-
рил голос второго зека. — Если тот опер, о котором ты прика-
лывалал, тебя к пидорам посадит — сразу вены себе режь. Хотя мне
кажется, понт всё это, прокладки мусорские. Пугают они тебя.
Если ты вскроешься, этот опер работу как минимум потеряет, а они за
эту кормушку обеими руками держаться.
Через какое — то время зеков со строгого режима забрали на
этап. Перед своей отправкой, они уговорили надзирателя посадить
их в транзитную камеру, в которой была розетка и где они могли
бы «чифирнуть на дорожку».
Рудакову хотелось спать. Веки налились свинцом и стали до того
тяжёлые, что ему трудно было держать глаза открытыми. Он про-
бовал уснуть сидя, но не смог. Руки и спина начинали затекать от
столь неудобной позы и эти неприятные ощущения, растекавшие-
ся по всему телу, не давали сну установить свою власть над его со-
знанием.
Рудаков даже сумел тусоваться в этом крохотном помещении, де-
лая один шаг вперёд, разворачиваясь и делая шаг назад. Со сторо-
ны это выглядело, довольно смешно и больше походило на
движение из какого-то народного танца.
Пацан за перегородкой начал откровенно ныть, проклиная всё
на свете. И больше всего то, что ему приходиться сидеть в этом,
как он выразился— шкафу.
Рудаков, поначалу старавшийся ободрить новичка, потом мах-
нул на него рукой и принялся, в который уже раз за ночь, уклады-
ваться спать.
На этот раз он решил попробовать лечь на узкую лавку. Он
упёрся ногами в дверь боксика сложившись так, что голова и тело
лежали на одной скамейке, а ноги на другой, постарался заснуть.
На пол Рудаков положил свои сумки так, что, если бы ночью, не
взначай, ему пришлось бы упасть с этого ложа, то не получить от
удара о бетонный пол серьёзных повреждений.
Сон сморил его. Скорее, он даже не уснул, а просто его сознание
отключилось от усталости. Он забылся, отгородившись от всего вок-
руг стеной забытья. Сколько времени Рудаков провёл в таком состоя-
нии, он сказать не мог. Пробудился он от хлопнувшей в соседнем бок-
сике двери. Рудаков посмотрел на свои ноги и подумал, что если бы
открыли дверь в помещение, которое занимал он, то ему ничего не
оставалось , как со всего маху брякнуться на пол. Вся устойчивость
его положения поддерживалась при помощи упёртых в дверь ног.
После нескольких минут абсолютной, звенящей в ушах тиши-
ны, за перегородкой послышалось чуть различимое бормотание
Рудаков напряг слух и разобрал в бормотании слова молитвы:
—...Хлеб наш насущный даш нам днесь, и остави нам долги
наши, яко же мы оставляем должникам нашим, и не введи нас в
искушение, но избави нас от лукавого...
У Рудакова перехватило дыхание. Он перестал дышать, задержав воз-
дух в лёгких, чтобы как можно полнее насладиться звуками ночной
молитвы, лившимися в напряжённой тишине полночной тюрьмы.
Когда молитва закончилась, Игорь тихонько постучал костяш-
ками пальцев в дощатую перегородку.