того хуже — оказаться в касте обиженных. Это законы тюрьмы —
места, где слабость наказуема. Это законы волчьей стаи, в которой
каждый за себя и одновременно — все вместе, все за одного, если
дело касается противостояния администрации тюрьмы. Законы, по
которым, сильный всегда прав. И сильный не физически, а силь-
ный волей, умом, хитростью, сильный характером.
По мы немного отвлеклись от нашего повествования. Так вот,
"старшие» в «тёмных» камерах — негласные «старшие», выполня-
ют определённую деятельность по заданию оперчасти. Иногда она
заключается в том, что нужно сломать определённого новичка. Сло-
мать того кто находится в разработке у правоохранительных органов.
Сломленный человек, подвергающийся унижениям в тюремной
камере, быстрее и охотней будет давать показания в кабинете сле-
дователя. С ним даже можно торговаться, предлагая ему поблаж-
ки на тюрьме и требуя от него интересующих следствие фактов,
либо чистосердечного признания.
В большинстве же случаев «негласные старшие», выполняют роль
"подсадных уток», собирая информацию на интересующего опер-
часть арестанта. Поэтому, один из лозунгов, который можно бы было
повесить в каждой «тёмной хате» был бы лозунг о том, что «Молча-
ние — золото». Хотя постоянно молчать в камере размером два на
пять метров, в которой нет телевизора и в которой арестант, нахо-
дясь месяцами, лишь раз в сутки выходит на прогулку, в камере, где
в течении этих месяцев он видит одни и те же лица (тюремная сис-
ргма организована таким образом, что кроме своих сокамерников
арестант не общается ни с кем). Согласитесь, что если постоянно
молчать, то можно сохранить то золото, о котором идёт речь в пого-
ворке, но сохранив его, можно потерять несравненно большее бо-
гатство — можно потерять разум. Проще говоря, так легко сойти с
ума. Поэтому, говорить — нужно, но надо знать тот предел разгово-
ра ту последнюю черту в нём, переступать которую не желательно.
Ноль-три, как и три-шесть была «тёмной хатой».
В камере сидели трое. Сухощавый крепкий парень с накол-
кой рыси па плече стирал бельё в тазике. На лавке, спиной к «об-
щаку» сидел так же молодой, но очень толстый арестант и что-то
рассказывал лежавшему на нижней «шконке», как тогда показа-
лось Рудакову, старику. Плечи старика были украшены наколки
ми с изображением икон. Сам он был худощав и даже скорее сух,
со ртом, лишённым многих зубов, глубоко посаженными пронзи-
тельными глазами и орлиным носом. Волосы его были непривыч-
ной, для тюрьмы с сё короткими стрижками, длины. Зачёсанные
назад, они были почти что полностью седы, лишь только в несколь-
ких местах пробивались томные пряди.
Звали старика — Павел Каргин. Позже Игорь узнал, что, не-
смотря на преклонную внешность, Каргину было лишь сорок шесть
лет от роду.
- Здорово, мужики, — сказал Рудаков, заходя в камеру.
- Здорово, здорово, мил человек, —ответил за всех Каргин.
-Ты откудова будешь?
- Из три-шесть.
И Рудаков вкратце рассказал своим новым сокамерникам о со-
бытиях этого дня, о Шамиле и о жизни в камемере три шесть
- Э- да у тебя вся спина в крови.
Произнёс стиравший парень, звали которого Витя.
Вся спина и ноги Рудакова были разрисованы фиолетово-бордо-
выми полосами. На левом плече из неглубокой рапы сочилась кровь.
- Смачно они тебя разукрасили, — продолжал Витя.
Рудаков горько усмехнулся.
- Это хорошо, что ты жизнь в тюрьме с дубинала начал. Это
хорошо — хорошая примета, — говорил Каргин, перебирая в руке
отполированное до блеска чётки, сделанные из косточек какого-то
крупного плода. — Что это за Шамиль там такой? — спрашивал
больше сам у себя старик, пока Рудаков омывал под краном уже
порядком запёкшуюся кровь.
Между тем, в свои права вступала короткая летняя ночь. Арес-
танты, перекусив, стали укладываться спать.
На четыре «шконаря» в камере было всего лишь два матраса, на
которых на нижних ярусах «шконярей» разместились Каргин и
Витя. Толстяку, звали которого Сашкой, ещё до прихода в камеру
Рудакова, Каргин соорудил лежанку на одном из верхних «шкона-
рей», набросав на него ворох различных вещей, висевших на крюч-
ках вешалки.
- Так, куда же тебе лечь? — с задумчивым выражением лица,
произнёс Каргин , осматривая камеру. — А ложись прямо
на общак.