Их голоса был и слабо слышны из-за медленной, красивой мелодии
музыкальной радиостанции, разливавшейся в этом маленьком про-
странстве. Неведомая певица на чужом языке, чувственно и как-то
по особенному, надрывно пела о своей далёкой, заграничной любви.
Машина быстро неслась по ночным улицам города, залитым
фонарным светом и с многоцветным мельканием реклам кафе и
магазинчиков. Рудаков смотрел на проносившийся за зарешечен-
ным стеклом родной город. Смотрел на редких прохожих и на влюб-
лённые пары в обнимку шедшие по мостовым. И от всего этого —
мелькающего неонового света, от красивой, медленной музыки, от
ночных городских улиц, с идущими по ним влюбленными, ему ста-
ло спокойно и грустно. В это мгновение он почувствовал себя счас-
тливым, неожиданный прилив медленного и грустного счастья то-
кого, как звучавшая в салоне музыка, счастья, залил его душу. Это
было какое-то странное «арестантское» счастье.
ГЛАВА 24
Изолятор временного содержания встретил запоздалую машину
с заключёнными лаем собак и ярким светом прожекторов. Каж-
дый, из попадавших под их лучи, отбрасывал сразу по несколько
теней, словно в его телесной оболочке жила не одна душа, а две
три. Из тени барака вынырнула и, замахав хвостом, побежала по
направлению к арестантам маленькая и толстая, на коротких пол-
ных лапах, дворняга — Зита.
Она единственная из всей живности не лаяла, а была даже рада
этим, одетым в сверкающие сталью браслеты, людям.
- Зита, Зита, — послышалось из многих уст.
— Иди сюда, моя хорошая, — говорил молодой, обритый наго-
ло парнишка, почёсывая дворнягу за ухом.
Зиту любили и она отвечала арестантам тем же. Быть может
от того, что те, у кого были с собой продукты, охотно делились с ней
ими. Или отдавали тот провиант, который причислялся к скоро-
портящемуся и на который не было разрешения следователя.
Ещё в первый свой «заезд» на «Литейку» Рудаков стал свидете-
лем сцены, когда молодой арестант (а таких в тюрьме больши-
нство) вылил в миску Зиты пакет молока и бросил увесистый кусок
- . Всё это он безуспешно пытался пронести в камеру, но
когда уговоры оказались бесполезными, он откусив, сколько мог
вместить рот колбасы и отпив приличный глоток молока (возмож-
но зная, что в первый день в ИВС его кормить не будут), всё осталь-
ное подарил Зите.
В этот раз худые, небритые заключённые ни чем не угощали
дворнягу. Но она всё равно была им рада. Рада всем без разбора.
Убийцы и воры, насильники и наркоманы —для Зиты,
все они были обычными людьми, от которых ей перепадало что-
- съестное.
-Смотри, как откормилась, — с недоброй усмешкой, глядя на
собаку, произнёс невысокий, с хмурым взглядом исподлобья зак-
лючённый. —Такую бы на зоне сразу на мясо ухлопали. И дня бы
не пробегала... Сейчас в лагере легче привидение увидеть, чем
живую дворнягу. Жрать нечего, — продолжал он, говоря стояв-
шему рядом малолетке, который слушал его с большим интересом.
- Всех собак поели. Собачье мясо полезное. От туберкулёза его
врачи есть советуют. А сейчас тубик на зоне схватить — раз
плюнуть. Если с воли греть никто не будет — беда. Я слышал, на
некоторых зонах, мужики сами в пидора ложатся, только для того
что бы с голоду не подохнуть...
Когда Рудакова завели в камеру, большинство её обитателей уже
спало. Поздоровавшись, он деловито расстелил на свободное место
одеяло, поймав себя на мысли, что кочевая, полная лишений и неудобств
жизнь, стала для него привычной и обыденной.
Он сразу же уснул, словно провалился в глубокую, чёрную яму.
Во сне ему снилась маленькая комната, с окрашенными в зелёную, ядови-