тую краску стенами. Из этой комнаты он стремился выйти, но
никак не мог найти ни дверей, ни окон. Когда же дверь, наконец,
была найдена, то шагнув в неё, он очутился в другом, таком же
маленьком помещении. И так повторялось множество раз. Потом,
как, это часто бывает во снах, неизвестно откуда, появился стол
для настольного тенниса и Рудаков увлечённо вёл игру. Лиля в бе-
лом свадебном платье подошла к нему и взяв за локоть, стала звать
уйти отсюда. Рудаков будто бы уже соглашается с ней, но слы-
шит возглас своего соперника по игре:
— А кто будет доигрывать?
Он смотрит на противоположную сторону стола и видит Реме-
зова, хитро улыбающегося ему.
— Играем то, на интерес, — говорит Ремезов, не переставая
улыбаться. Рудаков замечает, что, несмотря на улыбку, глаза Реме-
зова серьёзны. Он внимательно вглядывается в них и понимает,
что это вовсе не Ремезова глаза, а глаза старика Каргина, хитро и
жёстко смотрящие на него. И он продолжает играть, с каким-то
отчаянным азартом, чувствуя, как по венам и артериям растекает-
ся адреналин и сердце начинает стучать гулко и часто.
— Играем на интерес, — уже не улыбается, а смеётся Ремезов.
Рудаков оборачивается в сторону Лили, но её уже нет рядом.
Только об одну из ног трётся своей жёсткой шерстью, жалобно по-
скуливая, дворняга Зита.
Проснулся он поздно, когда лучи уже высоко поднявшегося сол-
нца, тонкими струями проникали в камеру и освещали стену, про-
тивоположную нарам.
Игорь осмотрелся. В камере, кроме него находились ещё девять
человек, разбившихся на несколько кучек. В одной из них играли в
нарды, бросая вылепленные из хлебного мякиша кубики на тёмно-
бордовые доски нар. Само игровое поле было вырезано на нарах в
нескольких местах.
Рудаков с интересом стал рассматривать своих новых сокамер-
пиков. Часть из них проводила свои первые дни в неволе и выгля-
дела закомплексованно и растерянно. Они явно не знали, чем себя
занять, поэтому, единственное развлечение находили в разговоре
болтая безостановочно. Рудаков улыбнулся, глядя на эту часть сво-
их сокамерников, в которых чувствовалась постоянная неуверен-
ность, граничащая с испугом. Он вспомнил, что и сам был подобен
им всего лишь каких-то пару месяцев назад.
Другая часть сокамерников — привезённые на суд или для доп-
росов заключенные из тюрем, снисходительно относились к нович-
кам, мало обращая на них внимание. Им — для которых, состоя-
ние неволи стало уже привычным, главной проблемой было — как
убить время. Скоротать его либо за игрой, либо «тусуясь» из конца
в конец камеры, размышляя над чем-нибудь. Все обитатели каме-
ры были молоды. Среди них выделялся один старик. С плешью на
голове и чёрной, курчавой, с редкими нитями седины, бородой. Го-
лова его по секундно дёргалась от нервного тика, а глаза, под широ-
кими, толщиной с палец, мохнатыми бровями, смотрели сурово или
даже угрюмо. Одеждой он походил скорее на бомжа, вся изношен-
ная, латанная-перелатанная, зашитая, явно не женской рукой и
нитками не под цвет. Вершину впечатления от его одежды, состав-
ляли зимние сапоги, обрезанные до размеров галош и такие гряз-
ные и рваные, что, на первый взгляд, тяжело было определить
одета ли на ноги старика обувь или они просто обмотаны грязными
тряпками. Рудаков, несколько раз пробовал заговорить с ним, но
старик отвечал неохотно и односложно, недоверчиво косясь на него.
Наконец, после нескольких попыток, ему удалось завести беседу с
бородатым дедом. Тот разговорился. И если первую часть дня он
молчал, не проронив ни слова, лишь крутя самокрутки и куря их в
углу камеры. То ближе к ночи старик так разошёлся в своих рас-
сказах, что стал надоедать.
— Хорош дед, ложись спать, — говорили ему, уставшие слуша-
тели. Он умолкал, но, отойдя в другой конец камеры, начинал раз-
говор с другой группой заключённых. И там слышался его низкий,
монотонный голос.
Говорил он без умолку и на всевозможные темы. Но в основ-
ном, все его рассказы были на тему жизни зека. Несмотря на свой
"преклонный» внешний вид, лет ему было немногим за пятьдесят,
более тридцати из которых, он провёл за колючей проволокой.