- А за что тебе ещё двушник накинули? — спросил деда Васи-
лия Рудаков, который с интересом слушал этот рассказ.
- За что накинули? — старик на мгновение умолк, словно пе-
ренесясь памятью, в те далёкие годы своего отрочества. — Бунт у
нас был на малолетке. Хотите, расскажу?
— Расскажи, расскажи... — послышалось сразу несколько го-
лосов.
— Из-за каптёрщика всё вышло. Сволочь был ещё та. Крал в
колонии всё, что плохо лежит. Вот обидно. Я, тогда, пятнад-
цатилетний пацан, за тряпки какие-то да барахло всякое второй
год сидел. А он, со своей рожей краснощёкой, телегами добро себе
вывозил и ему ничего, даже зарплату за это платили.
Ну, набросились мы на него, человек пять, связали, наваляли
тумаков. За то, что он нам вместо новых роб, дранные солдат-
ские шаровары выдавал. Всё ему тогда припомнили — и слова гру-
бые, что говорил нам, будто не с людьми, а со скотиной последней
разговаривал. И раппорта и воровство его крысиное. Всё припом-
нили. Наваляли ему капитально, чего-то даже сломали. Пока били
распалились, кровь в голову ударила. Схватили, кому что под
руку попало — штакетники, железяки всякие, выбежали на плац.
По дороге к нам ещё пацаны присоединились.
На плацу автобус стоит. То ли артистов привёз, то ли ещё ка-
кую шушеру. Залетели мы в этот автобус. «Вези», — шофёру кри-
чим. Он, бедный, напугался — «Всё, говорит, сделаю, ребята, толь-
ко не убивайте».
И повёз. Да куда там уедешь? До ворот? Тут кумовья понабе-
жали, солдаты с собаками. Окружили автобус. Кум — лейтенант
молодой орёт нам — вылазьте. А мы, знаешь, как озверели, всё
нам по барабану было. Он на нас наган свой навёл: «Выходи по
одному» — кричит — «А то стрелять буду». Солдаты тоже автоматы
под прицел взяли. Мы на пол сели — «Пошёл, ты, на...» -кричим
ему. Шофёр сидит, крестится, чего-то там про божью матерь бор-
мочет.
Нас в автобусе человек двадцать собралось. Все мал-мала мень-
ше. Самому младшему четырнадцать, старшим по семнадцать.
А на зоне тревога. Ревуны гудят, сирены воют, все ходы — вы-
воды перекрыли. Мне аж жутко стало. Да и станет тут — когда в
дуло автомата заглянешь — конечно, поджилки затрясутся.
Опер, тем временем, сбегал в штаб, посовещался. Прибежал,
автомат у ближнего солдата взял, да как даст очередь по стёклам.
Они сразу с обеих сторон посыпались.
Тут уж — какой бежать, как бы выжить, думаешь. Мне
стеклом башку порезало, кровь на рожу течёт. Другие тоже, смот-
рю, в комочки сжались, кто под сидения залез.
Ну и полезли краснопогонники к нам в автобус. Как забрались,
пошли нас мотыжить нашими же штакетниками, да прикладами
автоматными. Мне тогда челюсть сломали. Но это ещё по-божес-
ки... Одного пацана — друга моего, крепко забили, он в санчасти
лежал, а потом куда делся, даже не знаю. Я его с того случая боль-
ше не встречал... —дед замолк. Неторонливо закрутив самокрутку
он затянулся и выпустив едкий дым, довольно закряхтел:
- Хороша, махорочка, хороша, — улыбаясь, проговорил он.
- А дальше что было? Освободился и что? — задавали вопро-
сы, окружавише старика молодые арестанты.
- Что, что — помеченный я уже был — вот что. Тогда суди-
мость что-то на вроде клейма была. Да и сейчас так же осталось —
отмыться не отмоешься. В любом отделе кадров косо на тебя смот-
рят... — дед выпустил колечко дыма. — Помотался немного, по-
дышал вольным воздухом и опять сел.
- За что?
- Так не спрашивай, — недовольно проговорил старик,
— здесь все не за что сидят, кого не спроси... По какой
статье — вот так правильно будет.
- По какой? — немного смутившись, произнёс новичок.
- Да всё по сто сорок четвёртой — будь она неладна. По новому
кодексу она сто пятьдесят восьмая — кража.
- Жениться не пробовал? Остепенился бы, — спросил старику
Рудаков.
- Жениться? — дед усмехнулся. — Всё не получалось ни как. У
меня между сроками перерывы по месяцу да по два, были. Так мо-
лодость и прошла. А потом не нужен никому стал — с такой-то
биографией. — Он замолчал, затянулся самокруткой, грустным
взглядом посмотрев на упавший, на пол уголёк пепла.