Мудр, как змей, и изворотлив, как шакал, подумал о подполковнике Орест Митрофанович, в расположении лагерной администрации уже не тот, что был дома, где вправлял мозги журналисту, — в память о вчерашнем буйстве тихий и скромный.
Большеголовый прокурор, не принимавший участия в злосчастной пирушке и нынче прибывший в штаб с гордым видом ничем не запятнанного человека, заметил:
— Нужно позаботиться о поимке бежавшего заключенного, пока он не натворил бед. Это опасный преступник.
Тут майор Сидоров не выдержал:
— А я считаю, что прежде всего мы должны подавить бунт в лагере, усмирить этих… Вчера я имел возможность убедиться: сделать это легко.
— Вот как? Каким же образом вы в этом убедились? — осведомился директор «Омеги» с нескрываемой иронией, намекая на воображаемый штурм, предпринятый ночью майором.
Сказал — и тут же внутренне просел, отступил, поняв, что лучше не допекать майора. Сам он тоже был хорош вчера, рыльце в пушку.
— Мне докладывали… — говорил, запинаясь, майор в свое оправдание или просто забредив. — Один взвод… ввел его на территорию лагеря подполковник Крыпаев… обратил этих смельчаков, в кавычках, разумеется, в бегство… Вы слышите? — взревел он. — Один взвод! заставил броситься врассыпную! вот вам и весь сказ! Надо брать их, тепленьких… надо брать… Промедление смерти подобно…
— Вопрос о штурме мы будем решать не здесь и не сейчас, — оборвал подполковник майоров лепет.
Снова влез Филиппов:
— Но ведь войска подтягиваются к лагерю. Значит, вопрос о штурме кем-то и где-то уже решен. Или я ошибаюсь? Как бы то ни было, я хочу именно здесь и сейчас заявить со всей решимостью, что категорически против штурма.
Подполковник неопределенно усмехнулся.
— Мы учтем ваше мнение, Валерий Петрович. Мнение общественности для нас драгоценно, а вы, несомненно, ее рупор, да, это факт бесспорный… И все же оставьте в нашей компетенции вопрос о проведении войсковой операции.
— Вы что же, советуете мне не совать нос?
— Ну, не так грубо… Нос… зачем же о нем, и причем здесь нос? Тем не менее именно то, что вы, может быть с излишней горячностью, приняли за мой совет, я вам и советую. Поверьте, друг мой, мы, военные, гораздо лучше гражданских понимаем, какой опасностью чреваты происходящие в лагере события. Выгляньте в окно, вы видите эти жилые дома вокруг лагеря? Вон там, на пригорке, и вон, посмотрите, как будто в сизой дымке. Тихо, мирно, поэтично… В них, домах этих, обитают простые, ни в чем не повинные граждане, и это значит, что они дышат, кушают, спят, ни подозревая ничего худого, а среди них ведь к тому же еще женщины, старики и дети. Но не очутились ли они все в некотором смысле на пороховой бочке? Ну так скажите мне, положа руку на сердце, должны ли они и, если должны, то почему, с какой стати, страдать оттого, что осужденным вздумалось слишком громко заявлять свои права?
— Они пострадают именно тогда, когда вы попытаетесь ввести войска, — сказал Филиппов. — Потому что осужденные подожгут баллоны с газом.
Офицер вновь одарил его мало что говорящей улыбкой.
— Вы думаете? Подожгут баллоны? Мол, бух — и все взлетает на воздух? Но этого не будет. Осужденные разбегутся, как мыши. Видите ли, нам, военным, хватит смекалки и опыта провести операцию так, что осужденным не помогут ни баллоны, ни самодельные сабли, ни железные палки, ни пудовые кулаки. Я изучил все виды их вооружения и пришел к выводу, что оно никуда не годится. Сомнем в два счета. И, смею вас заверить, обойдется без жертв как с той, так и с другой стороны.
— А может быть, население этих домов лучше эвакуировать? — отважился вставить Орест Митрофанович.
Его вопросом пренебрегли.
Филиппов перестал возражать, но остался при своем мнении. Войска вводить — преступно, это неизбежно приведет к жертвам, сколько бы ни рассыпало обещаний избежать кровопролития командование. Необходимо искать компромиссное решение и, само собой, предпринять попытку удовлетворить наиболее разумные требования заключенных.
Если же допустить, что имелись, или, скажем, к данному моменту совершенно созрели, требования и у администрации, не менее, говорю я, по-своему разумные, то, глянув на майора Сидорова, можно было бы подумать, что они уже наилучшим образом удовлетворены. Он с предельной ясностью видел, что подполковник окончательное решение принял и не отступит от него и что в силу этого решения никак не придется ублажать мятежников, продолжать и дальше миролюбиво и даже, стыдно вымолвить, заискивающе возиться с ними. Именно удовлетворение отображалось теперь на круглом белом и мокром от пота лице майора. Но ошибется тот, кто вообразит, будто он просиял. По-настоящему радости майор не испытывал. Не вполне ему верилось уже, что он сохранит за собой должность хотя бы до начала намеченного подполковником штурма, а что его непременно отстранят после успешного завершения операции, в этом он нимало не сомневался. И все из-за его честного и искреннего желания угодить гостям, всем этим бессмысленным, бесполезным депутатам и общественным деятелям. А подполковник — не ходил ли он перед ним на цыпочках? Еще как ходил! Но подполковник-то и утопит его.