Кое-как выпутавшись из тенет следовательской казуистики, более или менее успешно отстранив усугубившуюся было предрасположенность к умопомрачению, Якушкин побрел куда глаза глядят, убеждая себя, что подписанные им показания не примет всерьез ни один судья. Скорее всего, и до суда-то дело не дойдет. А если все же дойдет, то одному Богу известно, какие тогда возможны версии и варианты и чем все обернется. В порядке предположения можно уже сейчас высказаться в том смысле, что наступит пора некой мрачности и он, Якушкин, непременно испытает чувство неловкости, в условиях грозной процессуальности и юридических тонкостей столкнувшись вдруг с нелепостью своих показаний, окунувшись в их абсурдную несогласованность с действительным и истинным положением вещей. И оттого, что оставалась, пусть всего лишь теоретически, вероятность суда, Якушкин мучительно переживал будущий стыд за вырванные у него следственной машиной показания.
И не к кому обратиться за помощью! Необходима реальная помощь, а кто способен оказать ее ему здесь, в мрачном, пессимистически настроенном, загнивающем, отчаявшемся городе Смирновске? Убили судью, довели до гибели священника, подавили бунт, упрятали за решетку Филиппова… Здорово сверкали на солнце щиты и мерно бившие по ним дубинки, но легко ведь вообразить вместо тех щитов собственный лоб. И сколько равнодушия разлито здесь повсюду. Никому нет до него дела! А если махнуть в Москву, где у Филиппова много друзей, единомышленников и заступников, располагающих определенным общественным весом, это будет воспринято как бегство. Приходится здесь, один на один, лицом к лицу с чудовищным аппаратом подавления личности… Поспешать в Москву, побыть с Москвой, приникнуть к белокаменной, попросить у нее помощи, защиты, совета, — будет это, пробьет заветный час, и произойдет словно головокружительный скачок на землю обетованную, но не сейчас ведь, когда он еще ничего полезного и нужного не сделал для Филиппова в самом Смирновске. До чего, однако, неприятны все эти туземцы! Орест Митрофанович… Один прокурор с его непомерно большой головой чего стоит! А как будто располневший за последние дни, очень уж мягоньким вдруг ставший майор Сидоров?.. И тут всплыл в памяти подполковник Крыпаев.
Идея созрела мгновенно, и журналисту оставалось только убедить себя, что подполковник именно тот единственный человек, которому по плечу разрядить обстановку, благотворно повлиять на местных вершителей правосудия и добиться освобождения Филиппова. Ну а какие, собственно, имеются основания не доверять ему? Весьма существенным представляется, например, то обстоятельство, что подполковник человек пришлый и, стало быть, в здешних делишках не замешан. Правда, он не протестовал, когда начальник лагеря и прокурор закричали об аресте директора «Омеги», но если разобраться, мог ли ответственный чин, большой офицер позволить себе высказывания за или против прежде, чем некий компетентный люд проведет тщательное и детальное расследование? Как военный, дававший присягу, как работник министерства, а то и специального ведомства, как лицо, уполномоченное выслушать и в конечном счете умиротворить все противоборствующие в смирновской зоне и вокруг нее стороны, он просто не имел права заведомо усомниться в беспристрастности и бескомпромиссности следствия. Будучи важным чиновником, он воспользовался другим своим правом — опереться на чиновников помельче и посмотреть, что из этого выйдет, подождать, что будет дальше. Он до сих пор выжидает, восседая на плечах и головах всех этих лагерных божков, прокуроров, дознавателей, загадочно ухмыляющихся следователей. Но теперь, когда Якушкин откроет ему истину и подполковник увидит, что собой в действительности представляет смирновское чиновничество, вмешательство его как высокого должностного лица будет очень кстати и уподобится известному в драматургии явлению бога из машины.