В «райской» камере обитали они бок о бок, в тесноте, да не в обиде, не уставая беседовали и предавались сильно развлекающим их мечтам. Освободившись, они организуют свое дело, настоящее, без нечистых помыслов и корыстолюбия, и поднимут узаконенную ныне предприимчивость и оборотистость на небывалую высоту. Или махнут за границу, скажем, в Южную Африку, где, несмотря на все прогрессивные перемены, еще можно, пожалуй, эксплуатировать негров и бить их, безнаказанно измываться над ними. У них будет веселая, богатая и счастливая жизнь, полная необыкновенных приключений.
Перемещение в лагерь обрывало нить дружества, и Архипов думал, что никогда больше не встретится с Бурцевым, начал мало-помалу забывать друга. Но через три или четыре недели привезли в этот лагерь и Бурцева, а со временем, иначе сказать, после обязательного карантина, поместили в тот же отряд, где понемногу обживался и входил в роль лагерника Архипов. Встретились радостно. Но уже скоро скрепы составленной ими «семьи» зашатались, потому как Бурцев сдавал позицию за позицией и ему грозило отлучение. К чему это иных приводит, друзья могли видеть по специальному отряду, сбитому сплошь из опущенных. Философски осмыслять разницу между человеком опустившимся и тем, кого опустили насильно, было некогда в водовороте однообразных и вместе с тех под завязку начиненных неожиданностями будней. Бурцев не желал ни того, ни другого, но одного нежелания оказывалось мало, следовало еще постоять за себя, отбиться, отразить натиск своры, отчего-то положившей на тебя глаз, испытывающей тебя и исподволь готовящей к падению, а вот с этим у Бурцева выходило слабо. Конечно, снасильничать мог просто какой-нибудь разгорячившийся увалень вроде того, судилище над которым наблюдал Архипов в осужденке, и тут следует добавить, внося ясность, что и формальное признание незаконности подобного изнасилования уже не давало бывшему мужику надежды когда-либо вырваться из петушиного разряда.
Архипов, несмотря на косые взгляды и вскользь оброненные угрозы, не бросал Бурцева. Обоим поневоле приходилось быть начеку, подозревать, присматриваться, отслеживать, анализировать выясненное в ходе наблюдений. Намерен ли кто сдуру посягнуть на бурцевские прелести? Похоже, нет, и вполне вероятно, что к катастрофе его ведут медленно и последовательно. А может, вовсе никто не думает специально заниматься Бурцевым, и опасность совершенно не грозит, хотя ведь по всем признакам выходит, что этот человек как будто и не заслуживает шанса избежать печальной участи. Время от времени констатировали: вот, мелкие толчки, пинки, затрещины; разумеется, вслух на этот счет не высказывались. Таили думы, и выводы свои оставляли при себе. Общей была только мысль замахать, отбиваясь, руками-ногами или разбежаться, помчаться кто куда, если гроза впрямь грянет. Завхоз бил, вовсе не преследуя цели сотворить из Бурцева свою любимую девочку, а всего лишь для того, чтобы это ничтожество не путалось под ногами. Но были, однако, люди, имевшие на Бурцева определенные виды, и они порой вычленялись из серой, казавшейся иной раз и однородной массы, взмывали, словно птицы над землей, и обрушивались на него, показывая твердость неких намерений. Они уже как бы предвидели его будущее. Но по плану ли действовали? Можно назвать их действия четкими? Соответствовали ли эти действия неким нормативам и установкам, и можно ли сказать, что они вкладывают в них опыт предшествующих поколений и даже какую-нибудь мудрость веков? Тут бы предоставить слово посвященным или разным ученым исследователям, но таких нет под рукой. Напрашивается вывод: случай Бурцева — не из значительных. Линия его судьбы легко тает и бесследно теряется в темной истории отечественных лагерей.
Видя, как отменяют Бурцева, вынуждают его сойти с круга, Архипов, случалось, не отказывал себе в удовольствии подумать, что было бы не в пример лучше, когда б этот человек не встретился ему на жизненном пути. Но, подумав так, он тут же начинал скучать и тосковать и уже на собственную жизнь смотрел как на что-то гнилое и постылое. Одно время Бурцев примыкал к дежурным по отряду, и те смотрели на него прищурившись, с каким-то особым знанием и чувством. Они сталкивали Бурцева с крыльца, когда он, погруженный в раздумья, не без важности (а была у него кое-какая важность в начале барачной карьеры) восходил по ступеням, в иных случаях неожиданно били по животу, да так, что он оседал на пол и жадно хватал ртом воздух, как выброшенная на лед рыба. Один малый, едва достигший совершеннолетия, вдруг вспрыгнул Бурцеву на спину и со смехом терся своим передком о тощий бурцевский зад, а это уже никуда не годилось. Логика вещей требовала, чтобы Архипов отворачивался, делал вид, будто не замечает надвигающейся грозы, иначе и сам подвергнется опасности. И снова встает вопрос: планировали, замышляли, проводили свой план в жизнь? Или только чудилось, только мерещилось, будто Бурцева неуклонно подталкивают к бездне? Лагерная жизнь еще была слишком для Архипова загадочна, чтобы он мог правильно оценивать все поступки окружающих. Для чего мрачный, словно раз и навсегда насупившийся человек столкнул беднягу Бурцева с крыльца? Зачем другой, веселый, вдруг отпустил долго еще, казалось, звеневшую в воздухе затрещину? Что чувствовал малый, хохотавший на спине Бурцева и шутовски притиравшийся к его телу, сам по себе уродливый, мерзкий? Не исключено, над Бурцевым издеваются просто потому, что он не оказал с самого начала никакого сопротивления и не оказывал его впоследствии, и эти быстрые пытки будут расти и совершенствоваться, а до настоящей беды все же так никогда и не дойдет. Тем не менее Архипову было тревожно. Он пробовал заступиться, переговорить с бурцевскими обидчиками, однако ему посоветовали не лезть не в свое дело, если, конечно, он не хочет разделить с другом его печальную участь.