Архипов, балансируя на плечах дрожавшего под ним Бурцева, осторожно высунул голову из ямы. Никого, ничего. Бараки, стоявшие в отдалении, располагались так, что волейбольная площадка почти не просматривалась из их окон, площадку же эту редко кто посещал.
Убийца, о перспективах которого много говорено в предыдущей главе, вылез из ямы, а затем помог выбраться спасенному им пареньку. Они стряхнули пыль с черной зэковской робы. Архипов критически поглядывал на товарища, а тот смущенно отводил глаза в сторону. Они быстро зашагали к своему бараку, и в пути Архипов сказал:
— Ничего страшного не произошло… Ты ничего не знаешь о случившемся. Что бы ни случилось… ну, спросят если вдруг случайно, так ты усмехайся да молчи, словно в рот воды набрал. Помалкивай! Понял?
— Нас заметили, — тихо отозвался Бурцев.
— Кто? — спросил Архипов, на мгновение поверив, что Бурцев не без причины это сказал.
— Не знаю… Кто-нибудь… И как же это можно промолчать, если спросят?..
Архипов с досадой отмахнулся.
— Не говори ерунды. Если бы заметил кто, здесь уже давно бы целая толпа собралась. А промолчать всегда можно. Всегда для этого найдется причина. Просто нужно иметь выдержку. Не знаю, как насчет выдержки, а причина у тебя точно есть. Поэтому сожми губы, вот так, — показал Архипов, — и молчи, усмехайся себе уголками рта.
— А что дальше, Саша?
— Ничего, — отрезал Архипов, — живи как жил.
Бурцев тут же вспомнил, что живется ему скверно.
Глава четвертая
Прелестным весенним утречком, предупреждавшим о скором наступлении лета, нашли в яме Дурнева. Непонятно, почему не вечером, не ночью, — не находящее моментального объяснения отсутствие осужденного в бараке после отбоя почти с обязательностью должно повлечь за собой объявление тревоги и мобилизацию оперативных поисковых групп. И если Дурнев реально и без всякой видимой причины отсутствовал всю ночь, почему же не возникло шума и переполоха и как случилось, что местонахождение его бездыханного тела не было установлено практически тотчас же после убийства? А если Дурнев отсутствовал не одну ночь? Тогда дело и вовсе приобретает странный и подозрительный, несколько даже фантастический характер. А между тем четко вырисовывается картина, свидетельствующая, что труп был найден утречком, настолько четко, словно вызреть она могла исключительно в умах людей военных, привыкших к схемам и умелым рапортам, к бесперебойной дисциплине и красивым, отлично выверенным позам, а к реальности субъектов шатких, вечно во всем сомневающихся, ни в чем не уверенных не имеет ни малейшего отношения. Далее следуют более или менее пространные комментарии, и среди них один очень странный: впечатление, вызванное жуткой гибелью инвалида, превзошло все ожидания. Да, но какие? Что за ожидания? Кто-то ожидал подобного? Обычно умерший заключенный без какого-либо шума убирался с глаз долой, и о нем тут же забывали. Вообще умереть в колонии было делом нехитрым. Можно получить удар, не оставляющий внешних следов, но приводящий к необратимым и пагубным изменениям внутри организма, и тебе крышка. И никто всерьез не пустится анализировать, расследовать, распутывать клубок обстоятельств и причин твоей смерти. А тут… ожидания, некие предчувствия, чуть ли не мистика!
Собственно говоря, в данном случае налицо факт убийства, а все остальное выглядит вздорным обрамлением, но не сказать чтоб ничего не значащим, поскольку вздор, как это ни удивительно, с самого начала получил некоторое значение, даже сыграл существенную роль, если быть точным. Только и было разговоров, что убийство это не случайное, а умышленное и — страшно вымолвить! — совершенное с невероятной жестокостью. Достаточно взглянуть на обезображенное лицо инвалида, чтобы представить, какую пляску смерти приняло оно на свою хрупкую поверхность, чтобы уяснить, какие муки вытерпел бедняга в последние минуты своей жизни. Это страдалец, страстотерпец, мученик. Многие тут поднялись до глубоко трагических понятий о бытии и взглянули на дело с религиозной точки зрения. Администрация, само собой, отнеслась к событию с долей скорби, но больше все же раздосадовано, ведь теперь утверждалась надобность как-то объяснить, почему на вверенной ей территории приключилось этакое безобразие и почему они, воспитатели и исправители заблудших душ, не предотвратили чудовищное преступление. Не надо драматизировать, увещевали представители администрации волнующуюся массу опекаемых. Но эти последние, слишком крепко почуяв в воздухе запах дурневской крови, надышавшись им, вдруг сплотились, несмотря на все раздиравшие их среду противоречия, в прочную, серую, страшную общину.