Подполковник Крыпаев рассудил, лишь на краткий миг впав в замешательство, да и то сказать, благодаря разве что силе распалившегося в нем негодования, только и всего: не хватало еще этого пьяного майора! — таково было рассуждение министерского посланника. В заварушке уже участвует один пропойца, знаменитый Матрос, и подполковнику это известно, как и то, что в лагере на самом деле не продохнуть от пропойц, там пропойца на пропойце и пропойцей погоняет. Там все мерзко, грязно, подло. И майор присоединяется… В критическую, может быть, даже роковую минуту майор Сидоров пьян, как сапожник! Рыба. Рыба гниет с головы. Подполковник взглянул на майора оценивающе, что называется — смерил с головы до ног. Взяв себя в руки, он холодно, отчужденно, подавляя излишний напор эмоций, останавливая волну обличений майора и его недостойного поведения, приказал тому не высовываться из столовой, а сам ввел на территорию лагеря десяток отборных солдат. Отборность их значила что-то лишь в его воображении, но вскоре, однако, подполковник позволил себе вздохнуть с облегчением, увидев, что бойцы, выстроившись в шеренгу и направив автоматы на заключенных, спокойно наслаждаются собственной мощью и посеянной ими паникой.
Так расслоилось офицерское сообщество. Подполковник Крыпаев в гуще событий услаждал взор созерцанием горсточки доблестных, определенно закаленных воинов, а в столовой властью его командирского приказа оказались заперты не только что народный депутат Валентина Ивановна или пустяковый директор благотворительной «Омеги» с товарищами, но даже сам начальник лагеря. Там же кучились и разного рода и звания подчиненные, которые, впрочем, не унывали и под шумок осушали рюмочки, полушепотом уговаривая последовать их примеру единственную среди них даму. Валентина Ивановна, выставляя напоказ культурные признаки слабого пола, а запрещенные к публичной демонстрации прикрывая розовыми ладошками, жеманилась, отворачивалась от рюмочек, а отпивая все же слегка, зажмуривалась и мурлыкала. Тем временем внутри колонии метались насмерть перепуганные заключенные, и, как ни странно, между ними один лишь Матрос, едва державшийся на ногах, сохранял некоторую ясность ума.
Он кричал, что администрация начала ввод войск, и призывал лагерников вступить в бой, используя все заготовленные средства защиты. Его никто не слушал, каждый норовил убраться подальше от солдат, сурово шумевших своей амуницией. Теперь можно было видеть, чего стоят угрозы заключенных и их клятвы защищать лагерь до последнего.
— Поджигай баллоны! — вопил Матрос не своим голосом. — Палки сюда! Где штыри? Все к воротам, мужики!
Все было напрасно. Не внимали вождю, не повиновались. В толчее кто-то даже сбил его с ног, и вождь долго кувыркался на земле, не в силах найти точку опоры и подняться на ноги. Подполковник Крыпаев, статный, нимало не теряющий хладнокровия, необычайно высокомерный в это мгновение, смотрел на упавшего с презрением. Могу взять тебя голыми руками, подумал он вслух, с сожалением сознавая, что его голос теряется где-то на пути к восстающему хаосу. Эх, кабы не надобность позаботиться о священнике. Сейчас бы и покончить со всей этой сумятицей, восстановить порядок. Но у чудищем мохнатившегося вблизи хаоса, на глазах разрастающегося, подполковник примечал объемистое брюхо, свободно подавляющее не только голоса. Не следовало рисковать.
Истинный предводитель восставших, Дугин, первым сообразил, что никакого ввода войск нет и в помине, а солдаты заняли позицию лишь для того, чтобы предотвратить расправу над Архиповым. Подполковник и Дугин наводили порядок. В ночной прохладе, отливающейся в какие-то особые формы поверх бараков и человеческих фигурок, громко, с чудовищной отчетливостью раздалась команда: смирно! Матроса втолкнули в барак, где на него с бранью, выставив кулаки, набросился Дугин. Отрезвлял товарища, внушал мысль, что провокационный замысел администрации вполне разгадан. Хотели взять голыми руками, пока пресловутый Матрос, словно пьяная девка, валяется на земле. Подбочениваясь, Дугин представал перед проясняющимся и оттого лишь пуще прежнего шалеющим товарищем проворным и сметливым разгадчиком мировых загадок, сокрушителем тайн бытия. Но и злоумышлявшие тоже ведь пьяны. Мы пьяны, и они пьяны, так что ни у кого ничего не вышло. А спасется ли отец Кирилл, это безразлично, на попа всем в действительности плевать. Случались моменты, когда Дугин, прерывая речь, особенно глубоко сознавал, что лучшего аргумента, чем оплеуха, нет, и тогда Матрос предостерегающе воздевал указательный палец, напоминал, что и он авторитетен.