Сам подполковник преследовал грузовик в крепеньком бронетранспортере и, сосредоточенный, так и не расслабившийся, скупо, по-мужски смотрел в перспективу: беглец, конечно, постарается вырваться за черту города, и там ему наверняка не миновать окружения. Не исключено, что удастся взять преступника живьем. В любом случае он не уйдет.
Подполковник высунулся из люка грозной машины, несущейся сквозь спящий городишко. Ничего, забормотал внизу лейтенант, я, товарищ подполковник, ничего, вы у меня на плечах поместились, но это ничего, это хорошо, вы продолжайте командовать, орлиным взором окидывая поле брани. Командира удивлял необыкновенный, фантастический вид маячившего впереди «броневика», а поскольку этот гибрид жестокой войны и благодетельных хозяйственных перевозок неожиданно доставил столько хлопот, подполковником вдруг овладели болезненные фантазии. Ему представилось, что он отдает приказ стрелять по грузовику без предупреждения, без всяких предложений о капитуляции — просто ради удовольствия понаблюдать, как пули высекают искры из стальных покрытий, а снаряды пробивают в них круглые страшные дыры. Говорят, то есть рассказывали впоследствии, будто и впрямь командир сидел верхом на подчиненном, но это, разумеется, вздор, досужая болтовня. Совершенно стихшему, стушевавшемуся во внутреннем содержании грозной, по-настоящему боевой машины лейтенанту происходившее снаружи представлялось бесподобной баталией. Прибывшему из строгой тишины министерских кабинетов подполковнику захотелось войны, и он обеспокоено завозился на плечах лейтенанта, а тот снова забормотал: ничего, ничего… Поскольку могут возникнуть определенные сомнения в объективности освещения данного эпизода и тот фундаментальный вариант текста, на который опирается вариант нынешний, не говорит ни за, ни против, а молва все-таки упорствует, позволю себе с достаточной уверенностью высказаться в том смысле, что так оно и было, то есть действительно бормотал лейтенант, проговаривал свое странное, как бы основополагающее «ничего». Реальность, даже только воображаемая, все-таки тоже реальность. И где ничего, там и ничто, порождающее массу метафизических моментов и нюансов. Следовательно, подполковник, чей вариант вхождения в историю имеет, если учесть его внезапный размах, право наплевательски относиться к любому из наших и даже к молве, не грезил и не бредил, лейтенант же в прекрасные мгновения погони что называется послужил седалищем. Или, оставаясь собой, сослужил службу, обычно вменяемую седалищу как таковому. Чьей именно принадлежностью считать, в сложившихся обстоятельствах, это последнее, вопрос особый, и, может быть, не нам его решать, как и вопрос, какими признаками и свойствами обладал указанный объект. В пояснение этой неясности и, не исключено, слитности, которую так просто заподозрить в существе объекта, могу указать еще на твердо разумеемую причину, заключающуюся, как приходится думать, в том, что смущенный и покоренный великолепием подполковника, лейтенант очутился вне дисциплины и пошел на служебное нарушение. Ему надлежало неотлучно находиться на посту, на вахте, уже упоминавшейся в нашем рассказе, а он пост оставил и бездумно, словно лунатик, подался за новоиспеченным кумиром. По такой причине не затруднительно очутиться где угодно и проще простого перепутать верх с низом, вовлекаясь тем самым в безумный карнавал. И тут нелишне добавить, в разъяснение того, как выглядела ситуация в целом, что оба, подполковник и лейтенант, легко не думали о потенциальных жертвах, трясущихся в «броневике».
Тем временем майор Сидоров, освобожденный наконец из заточения в столовой, униженный проклятым штабистом и донельзя раздосадованный побегом заключенного, словно в порыве безумия отдавал невероятные распоряжения. Он лично поведет войска на штурм колонии. И плевать ему на мнение какого-то там подполковника, этой штабной крысы, карьериста, никогда не нюхавшего пороху. К черту всех этих депутатов и организаторов забастовок. Последнее слово за ним, майором Сидоровым.
— Дугина и Матроса брать живыми, — повелевал майор, подгребая к себе особо доверенных лиц, не брезгуя, впрочем, и случайно затесавшимися в толпу слушателей, — остальным ломать кости, запихивать язык в горло, отрезать конечности. Ну, вы меня понимаете. Без перегибов, но чтоб запомнили и в следующий раз… Чтоб не посягали… Чтоб больше никакого следующего раза!.. А с теми двумя, с Дугиным и Матросом, я поговорю отдельно и лично, в своем кабинете.
— Остынь, майор, — прошелестел насмешливый голос.