— Бах-бах! — отвечает Алфик и сдувает с кончиков указательных пальцев незримый пороховой дым.
После чего опускает их вниз и не спеша засовывает «револьверы» на место под кожаный пояс.
— Ты убит!
Я убит. Я готов. Персон убит.
Но я получил от своей мамы часы, которые не идут. Большим и указательным пальцами правой руки сжимаю головку заводного винта дамских часиков.
— Ребячество! — фыркаю я и принимаюсь заводить сорванную пружину.
— Алфик! — произносит Авг. Хеллот, напуская на себя строгость. — Подними с пола вилку! И нож.
Констанца смотрит на гостя, который, стоя посреди кухни, упорно заводит часы, остановившиеся раз и навсегда.
— Персон, — спокойно говорит она. — Что там у тебя в карманах?
Алфик тоже явно заметил, что у меня в карманах что-то есть. Что они набиты до отказа. Оттопыриваются. Даже шевелятся.
— Глядите!
Чтобы я да не захотел показать, что там у меня? Оставив в покое часы, засовываю обе руки в карманы и достаю по доброму комку черной земли. И не только земли. Комки полны червей. Стоя на солнечном прямоугольнике посреди кухни, я показываю две пригоршни черной земли и красных дождевых червей. Они копошатся, ползают, корчатся на моих ладонях. Авг. Хеллот вынужден отвернуться, чтобы его не вырвало на мясо, картошку, свинину и растопленное масло. Ему «тошнится», как говорят у нас, и я не стану подбирать достойный синоним, и без того ясно, что черви на моих ладонях плохо уживаются с его аппетитом.
— Да! — хрипло выпаливает он в ответ на вопрос, с которым я, собственно, явился: «Можно Алфику пойти со мной рыбу ловить?» — Валяйте!
Нас не надо уговаривать. Мы уходим. Алфик и я. Алфик и Персон.
Персон. Коротко и ясно. Без имени. Многие, кто не догадывается сразу, что речь идет о псевдониме (или подпольной кличке, если вводить конспирацию прямо с этой страницы), видят в этой фамилии указание на то, что по отцовской линии я во втором колене потомок раллара, как некогда шведы называли сезонных рабочих. Но, во-первых, у меня нет отца, во-вторых, во мне нет ничего от беспечного шабашника. Я не драчун и не хулиган, не живчик и не горлохват, образно выражаясь. В глазах большинства я серьезный тихий мальчуган, который собирает марки французских колоний, а сверх того откладывает монетки, чтобы накопить на атласы и географические книги. Слыву до того тихим и непредприимчивым, что кое-кто, несомненно, считает этого мальчишку Персона придурковатым. А моя способность внезапно выдать какую-нибудь мудреную реплику, наверно, многих склоняет еще больше сомневаться в моих умственных способностях.
Меня мало трогает, что люди говорят. Перебираю пинцетом марки, которые присылает мне сводный брат Хуго; судя по этим маркам, он без конца заходит со своим судном во французские колонии в Западной Африке. А откладываемые мной монетки поступают от троюродной сестры Тюрид. Вот такие у меня всемогущие семнадцатилетние родственники: один — младший матрос на норвежских и датских пароходах, другая — младшая продавщица в галантерейной лавке.
Купив наконец на накопленные денежки атлас, я не слышу похвалы.
— Еще пожалеешь сам, — заключает Алфик, когда мы бредем к реке с палками на плечах и червями в карманах.
Я показал ему на карте, в каких местах на шарике побывал младший матрос Хуго Шортхенд. Но пройдет еще не один год, прежде чем он узнает, что «шортхендед» значит «неукомплектованная команда». И что Хуго Шортхенд как раз и не тянул на полноценного матроса. Что до галантерейного товара младшей продавщицы Тюрид, наступит время, когда и мы с Алфиком начнем подумывать о предметах мужского туалета.
Сейчас мы шагаем бок о бок вверх по берегу реки. Уже не первый десяток лет она перегорожена запрудой, так что русло куда как велико для бегущего по нему ручейка. Зато нам места вдоволь. По белой гальке мы прыгаем курсом на заводь.
Алфик опережает меня. Стоит, забросив удочку, и смотрит, как я догоняю его неловкими прыжками. «Этот Персон с комплексами», — говорят люди. У Персона-младшего комплексы. Что верно, то верно, конструкция у меня комплексная. Явившись на урок физкультуры в белом бумажном белье, я неловко вскочил на гимнастического коня и засел на нем, цепляясь всеми своими сочленениями, пока кто-то не сжалился, отцепил меняй снял с коня. После чего с физкультурой и гимнастикой было покончено. Были комплексы, были. А вот отца не было, только мать-коротышка, постоянно кудластая, черная и неопрятная с виду. Говорили люди.
Наживив крючки, забрасываем приманку. Где находится старший Персон, никому не ведомо. Поднимаю глаза от лески и удочки: за горами, за долами!
Клюет. Рыба попалась. Дергает леску там, в голубой глуби, леска дрожит, удочки гнутся, в воздухе мелькает серебро. Нам обоим повезло. Снимаем с крючков маленькие рты и ломаем хребет хватающим воздух форелькам. Рыба. Мгновения. Из потока времени мы выдернули трепещущий на тонкой нити напряжения миг, решающее мгновение — блестящее, бьющееся, живое, мускулистое, наше. Мгновение. Последняя судорога. И смерть. Форелька мертва. Недурной улов! Аи да мы!
Мы с Алфиком Хеллотом от радости кричим и пляшем на гальке. Бросив удочки на траву, впервые вместе хмелеем. Источник хмеля — классическая детская игра. Мы кружимся на месте вокруг собственной оси, кружимся все быстрее и быстрее, до той поры, когда уже нет хода обратно, ни повернуть, ни остановиться, не теряя равновесия и опоры под ногами, и уже кружится голова.
Знай продолжай кружиться, покорясь вращению. Все кружится у нас перед глазами. Камни, солнце, мгновения, рыбы, река. Все вращается. Земля вращается вокруг Солнца. Луна вращается вокруг Земли. Земля вращается вокруг своей оси. И мы докружились до одурения. Шатаемся и падаем, шлепаемся в воду в каскаде брызг, и больно ударяемся, и снова встаем на ноги.
— Гляди!
— Гляжу, да не вижу.
Глаза — блестящие, точно капли росы. В них отражен весь мир. Едва держусь на ногах, голова кружится, в голове туман, меня качает, но я стою — стою с камнем в руке. О, эта страсть оставить свой след! Жажда наложить на мир свой отпечаток! Мы с Алфом — хмель миновал — стоим на берегу, держа в руке по каменюге, и разом бросаем их в заводь. Есть! Громкий всплеск, два круга по воде, круги расходятся, выполаживаясь, сталкиваются, перемешиваются, сливаются воедино и бьются о береговые камни. Поглотив наши каменюги, глубокая заводь снова лежит без движения, без каких-либо следов, по-прежнему нас отражает блестящая гладь, гудят тугие струи над заводью, журчит вытекающая из нее речушка.
— Пошли! — говорит Алф.
И мы идем. Шагаем вниз по берегу, держа в руках удочки и наш улов. Внезапно Алфик бросает удочку и рыбу и срывается с места. Бежит со всех ног. Несется сломя голову. Крича мне через плечо:
— Засекай время! Засекай мое время! — Сам засекай!
— Почему?
— Потому!
Я вижу только исчезающие в кустах пятки моего товарища. Засекай время, хватай его, держи! Время идет, время мчится во весь опор. Рыба всплыла. Камни разбили водное зеркало. Скоро и мы будем взрослыми. Алфик! Я проливаю слезинку за нас, каплю соленой воды, осколочек зеркала.
Итак, я рос вместе с Алфиком, сросся с ним, пока мы не стали расти врозь. Вместе с ним и с одной девчонкой из того же дома. Она старше нас на год, и на голову выше, и вдвое больше, и в десять раз более зрелая, и мы незнакомы. Лицо как у кошки, длинные каштановые волосы волнами спадают на плечи и широкую спину. Она не знает нас с Алфиком Хеллотом, но мы-то знаем ее! Мы-то знаем — миллион раз раздевали ее догола и бросали в реку. Видели, как течение волочит ее через сточные трубы, и несет под мост, и сбрасывает в море. Нам ли ее не знать. Самой ей дела нет до каких-то там Алфиков или Персонов, чихать с высокого дерева на подобную мелюзгу, мы же, когда ничем не заняты, видим только ее, слышим только о ней. О ней ходят слухи. Говорят, она дерется. Дерется с парнями. И берет верх над ними. Одна едет на автобусе до озера и дерется с ремесленниками. И с ними тоже справляется. Должно быть, у нее когти, как у кошки, и глаза ночью видят, и живуча она, как кошка. И сил у нее как у десятерых, ума как у дюжины; так у нас про медведя говорят. Она непобедима и воплощением победной силы проходит сквозь двери того же дома, где живем мы с Алфиком Хеллотом, проходит по той же жизни, в которой мы с ним только-только нащупываем пути.