Алф Хеллот держит над ней зонт, спрашивает:
— Хочешь накрыться со мной?
Уже тогда Китти была «экстенциалистка». Она берется за ручку зонта, берется за руку Алфа, отвечает:
— Давай накроемся вместе.
Они шагают вместе по улице Индзастрой.
— Экстенциалистка? — переспрашивает Алф Хеллот, когда она произносит это слово.
Один слог мудреного длинного выражения потерялся где-то на долгом пути с левого берега Сены на север. Алфик задает вопрос, который давно его занимает.
— Что это такое — экстенциалист?
— Значит, так, — объясняет Китти. — Есть вещь. И есть ее сущность, по которой судят о смысле вещи, — какая она сама по себе. А когда говоришь про экзистенцию вещи, это значит, что она есть, ну, просто существует, и все.
— Какая такая вещь?
— Вот тебе пример. Возьми окружность. У нее есть сущность, смысл, но сама по себе она не существует.
— А как с параболой? Или эллипсом? — Алф Хеллот остается реалистом даже в романтических ситуациях. — Если вместо окружности у тебя замкнутая кривая с двумя фокусами и лучи из одного фокуса отражаются обратно другим?
— Ты еще добавь про речевые эллипсы. Когда пропускают подразумеваемые звуки или слова: «Дорогой!», «Приходи!» Туда же сокращения относятся, такие, как «Коминтерн».
— Ну и что?
— Экзистенция, — продолжает Китти; они стоят вплотную друг к другу, держась за ручку зонтика переплетенными пальцами, — экзистенция — это то особое, что отличает человека от вещи.
— Ты не сказала, что это за вещь.
— Та, от которой человека отличает его свобода.
— Ерунда какая-то. Свобода — это демократия. Право голоса, свобода слова. Профсоюзное движение, и НАТО, и тому подобные вещи из области политики.
— Еще можно сказать, что экзистенция превыше сущности.
— Или что ром лучше эссенции.
— А виски со льдом лучше рома.
— Пять ледниковых периодов на один стакан рома.
Китти нажимает кнопку и выходит под дождь. Черный зонт складывается, накрывая голову Алфика Хеллота.
— Катись ты! — выпаливает он, и Китти уходит.
Дождь по-прежнему льет как из ведра.
Но Китти вернется, не сомневайтесь. «Приходи, — вертится в голове у Алфика. — Приходи ко мне. Приходи, Китти. Приходи в мои объятия. Объ-ятия. Со-итие».
Опасные игры? Китти этим не испугаешь. Она приходит. Остается на второй год — из-за Алфика, из-за собственной лени? Сидит с ним на одной парте. Домой из школы они идут вместе — великие таинственные влюбленные. Дейрдре и Найси. Китти и Алфик. Их манит риск. Они не прощают друг другу заблуждений. Спорят так, что клочья летят. Красный Алфик Хеллот уважает социал-демократического лидера Хокона Ли; коммунисты представляются ему главной угрозой миру, безопасности и социальному прогрессу. У Китти, скорее, противоположные взгляды. Немыслимая пара; должно быть, как это чаще всего бывает, только потому они и стали парой.
По дороге в школу они видят, как в поле сажают картофель и брюкву отказчики от военной службы. Долго Алфик крепится, смотрит на них, не реагируя. Но однажды он не выдерживает. Приставив ко рту рупор из ладоней, орет:
— Пацифашисты! Пацифашисты!
Кроткие, что трудятся на ниве господней, еще ниже склоняются к земле, не поднимая глаз, но Китти отвращает Алфика от греха. Дергает его за руку и увещевает:
— Угомонись, псих! Брось это! У тебя не все дома, честное слово!
— У меня? Это таких вот Ленин называет полезными идиотами.
— И то лучше, чем быть бесполезными идиотами. Они хоть сажают картошку. И вообще, никакие они не пацифисты, здесь и свидетели Иеговы, и адвентисты седьмого дня, и баптисты.
— И только потому, что они тринадцатидневные святые, можно ставить себя над политикой? Ну уж нет! Когда дело касается коммунистов, я никаких оправданий слышать не хочу.
— Да я никого и не оправдываю.
— Вот и хорошо. Так держать!
Они идут домой к Китти, у которой либеральные родители и отдельная комната. На стене над кроватью висит фотография чернокожего тенор-саксофониста Уорделла Грэя; рядом — вырезанная из еженедельника «Актюэлль» французская певица Жюльет Греко и американский киноартист Монтгомери Клифт. Китти теребит начисто лишенного музыкального слуха и понятия о музах Алфика, требуя, чтобы он учился играть на саксофоне. Только так он научится как следует целовать и станет великим любовником. В шведских музыкальных журналах Китти вычитала, что музыканты, играющие на духовых инструментах, потрясающе владеют ртом, губами, языком и всем дыхательным аппаратом сверху донизу. В ее глазах Уорделл Грэй — величайший в мире саксофонист, стало быть, и величайший любовник. Вместе с Алфиком Китти ломает голову над тем, что за тайное послание содержится в музыкальной пьесе «Ты ударяешь мне в голову», но не может связать это с оральными и эротическими данными духовиков. Они с Алфиком трутся губами, целуются взасос, пыхтят, сопят, массируют друг другу нёбо языком до самой глотки, однако это не приближает их к земному экстазу. Тут явно требуются более решительные шаги.
Китти поднимает руку. В разгар нудного урока норвежского языка. Ей надо выйти. Она выходит. Она — субъект. Выходит — предикат. Что-то из этого выйдет? Алфик тоже поднимает руку. Ему тоже понадобилось выйти. Он и Китти вместе в коридоре. Они делают нечто такое, чего прежде не делали, однако справляются без труда. В классе время идет своим ходом, простые предложения состоят из субъекта, объекта, предиката и определения. Точка. А что там делается в коридоре? Что происходит, пока там никто не ходит? Наконец дверь отворяется, Китти и Алфик возвращаются в класс. Рубахи навыпуск, взлохмаченные волосы, блуждающий взгляд. Всем очевидно, что происходило в коридоре.
Одно слово: скандал. И снова Алфик — среди главных действующих лиц. На сей раз у него есть соучастница. Китти недаром слывет человеком крайностей. Можно сказать, что она прячет свое «я», выставляя напоказ только крайности, подобно Софи Лорен на знаменитой фотографии, где та стоит за деревом. Алфик дрейфит и дает задний ход. До летних каникул так и так всего две недели, и Алф Хеллот нанимается на рудовоз, направляющийся в тропики.
Так оно лучше для всех сторон.
СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ/ДЕТИ
«Холост, детей нет», — скрипит перышко Алфика по военному бланку.
ПРОЧИЕ СВЕДЕНИЯ
Рейс вниз по карте, рейс вверх. От сексуальности Китти — к еще более глубокому погружению в знойный и влажный мрак тропиков. Воспоминания тускло просвечивают в экваториальной тьме, точно компасная картушка. Спокойные вахты в безветренные ночи на темном мостике. Тихие беседы, легко принимающие философский уклон. Взглянуть на корабельные часы в надраенном медном кожухе. Определить точную позицию, держать курс, следить за движениями парохода, что качается на волнах, растопырив под недвижными звездами свои лебедки, и мачты, и навигационную аппаратуру. За кормой бурлит испанское название кильватерной струи. Эстела. Белая пена эстелы на синей мускулистой спине океана, тонкая карандашная линия курса в ежедневных коротких бросках через карту. Резкий звон машинного телеграфа. Болтающиеся в знойный полдень на палубе цепи, раскаленные ломики в руках, чтобы их подтянуть. Сплесень, трос, чекель, брашпиль, лаг, кабельтов — все эти слова глубоко западали в душу юнги Хеллота, звуча голубым чистым звоном, словно райски целомудренные храмовые колокола, прочно врастая в память неповторимым открытием. Скажу без утайки: нет для меня в этом мире ничего, что сравнилось бы безвозвратностью с той моряцкой жизнью, последний отблеск которой довелось здесь увидеть Алфику. А кают-компания! Спартанская столовая в рубке с отдельными столами для механиков и палубной команды, с твердо закрепленными местами, такими же священными, как места в каком-нибудь божьем храме. И в длинном качающемся покое нашего храма с глазеющими на безбрежное море круглыми иллюминаторами Алфик причащается к мирским истинам, посвящается в мужские ритуалы, один за другим сдает экзамены на зрелость. На пароходе Алф Хеллот накачивает силу — в работе вместе с палубной командой, в мужской словесности. Да и на суше не отстает от настоящих мужчин, накачиваясь до изумления в баре Интернационального клуба моряков. Здесь, в паршивом жестяном сарае с расплесканными по фасаду неоновыми бликами, с тошнотворной водкой в дорогих бутылках Алфик опускается на дно. Но отталкивается ногами и всплывает. На другой день погрузка закончена, и Алфику приходится платить «дэш» — так называют таможенники подмазку, которую требуют за разрешение юнге Хеллоту взять на борт чудовищный стол красного дерева, предназначенный в подарок родителям. По центру толстой круглой столешницы симметрично вырезаны звериные фигуры. Она опирается на плечи стройного черного бога, присевшего на корточки под ее тяжестью. Этот бог, выполняющий роль тумбы, глядит в пространство отчужденно и бесстрастно даже тогда, когда стол цепляют грузовой лебедкой, возносят над пристанью и опускают на одну из промежуточных палуб.