Его склон, устланный обломками скальной породы и камнями, мы преодолели довольно быстро, но, когда добрались наконец до кратера, то оказалось, что наша «кавалерийская атака» была совершенно излишней, так как к вершине вела, правда, несколько более длинная, но зато хорошо протоптанная туристами, удобная тропинка.
Кратер имел форму симметричной воронки, а его дно было совершенно плоским, словно пол танцевального зала. Спуск не представлял особых затруднений. Мы смело двинулись вниз в это адское жерло, пропитанное запахом серных испарений.
Все было бы хорошо, если бы где-то на высоте пяти примерно метров над дном кратера я не ступил на внешне вполне солидно выглядевший валун. Но тот вначале дрогнул, а затем скатился на дно кратера. А поскольку законы тяготения, как оказалось, действуют также и на Новой Гвинее, то мне пришлось сопровождать его в этом падении. Пытаясь защитить кинокамеру, которая была у меня в руках, я принял довольно замысловатую позу. Камеру мне удалось спасти, но сам я здорово расшибся.
Стах, как всегда в подобных случаях, сперва весело взвизгнул, а затем стал притворно утешать меня тем, что я первый поляк, проливший свою кровь в кратере Матупита. «Кровь растяпы», — подумал я в бешенстве, так как до сих пор лишь Стах ухитрялся то сорвать подметку на ботинке, то подбить глаз в автомобиле или сотворить еще что-либо подобное.
Подыматься было довольно тяжело, то и дело приходилось останавливаться, чтобы приложить носовой платок к ссадинам, которые, впрочем, как всегда в тропиках, очень быстро заживали. Оставалось лишь опасение, как бы не прилепились ко мне какие-нибудь скверные грибки или бактерии.
Выбравшись наконец на тропинку, я стал изливать свои чувства в несколько вольных выражениях. Вдруг к нам подбежал какой-то рослый блондин и громко вскрикнул:
— Поляки, здесь? Откуда?!
После обычного в таких случаях хаотического обмена приветствиями оказалось, что нам посчастливилось встретить единственного поляка, обитающего на архипелаге Бисмарка. Это был Ежи Сивковский, родившийся в Кельцах, который тридцать лет не был в Польше, а последние десять лет вообще не имел возможности разговаривать с кем-либо на родном языке.
В пылу беседы я уже позабыл было о своих ушибах, но ими заинтересовался наш новый знакомый. Тщетно ссылался я на пустячность ранок, однако пан Ежи проявил особое участие к неожиданно встреченному им соотечественнику. Именно он и был владельцем моторной лодки или, вернее, глиссера, который мы заметили, когда поднимались в гору. Глиссер стоял теперь у подножия вулкана. Сивковский посадил в него своего пассажира, а также нас обоих, и мы помчались, оставляя за кормой длинный хвост пены. На пристани моими ранками занялась жена пана Ежи — Корал, коренная австралийка.
Следующие два часа мы провели в укромном уголке местного яхт-клуба. Наш соотечественник был его активным членом, как представитель фирмы, продающей подвесные лодочные моторы. Как раз в этот день он организовал регату молодежных лодок класса «кадет».
Юниоры мужественно состязались, заполнив залив массой треугольных парусов, а пан Сивковский мчался на своем глиссере, оказывая помощь наиболее незадачливым любителям парусного спорта. Стремительный глиссер то и дело отчаливал от берега и несся, эффектно скользя по водам залива. Как гордо подчеркивал его владелец, это было самое быстроходное судно на всем архипелаге.
Регата кончилась. Родители юных победителей не скрывали гордости за своих детей. Нас же пригласили в гостеприимный дом Сивковских. У его хозяина, как и у большинства поляков, попавших волею судеб в отдаленные страны света, была яркая биография. Во время второй мировой войны, еще юношей, он попал на Ближний Восток. С ручным пулеметом Сивковский прошел немалый путь, воюя с гитлеровцами, а после войны выехал в Австралию. Принимался за разные занятия, испытал множество опасных приключений, добывал золото (этот желтый металл манит почти всех пришельцев), пока наконец не поселился в Рабауле, где и женился. Здесь он ассимилировался настолько, насколько позволяла его истинно польская душа, всегда и повсюду тоскующая по обыкновенной иве, склонившей свои ветви над тихим прудом.
Свои военные воспоминания пан Ежи запечатлел в принятой им новой фамилии. К наименованию оружия (пулемет Брен), с которым он воевал, прибавил букву «д». А так как жене нравилось имя Дик, то появился Дик Бренд, весьма уважаемый житель Рабаула с открытым славянским лицом и огромной копной льняных волос.
Когда дома у пана Сивковского мы просматривали его фамильный фотоальбом, лукавые духи Матупита не преминули вписать дополнительную сенсационную главу в историю нашего знакомства. Одна из фотографий показалась мне знакомой.