Я осталась за столом и с удовольствием принялась строчить письмо домой. Описала, как накануне вечером нас привезли в какое-то здание; как там меня выбрала уродливая старуха, а я страшно не хотела с ней ехать. Все это походило на рынок рабов, написала я, очень довольная удачным сравнением. «Я буду жить у очень богатых людей, — писала я. — У них целых пять горничных. Здесь сидит толстая дама и шьет. Она велела мне называть ее тетя Эсси, но я не хочу. По-моему, она совсем не похожа на тетю, жутко толстая». Было очень забавно писать маме про человека, который сидит рядом, так близко, что можно дотянуться рукой. Я возбудилась, кровь бросилась в голову; мне вдруг помстилось, что это та самая старуха в шубе — и в то же время не она. Совсем другая женщина. Но тоже пожилая, грузная, в просторном хлопчатобумажном платье и очках. Может, все же та самая, а может, и нет. Я исподтишка поглядывала на нее. Вдруг она резко подняла голову. Вид у нее был виноватый. Я поспешно склонилась к своему посланию; написала, что нашла шоколадку, которую мама спрятала на самом дне чемодана. Потом печатными буквами приписала, что люблю их обоих и что мне очень важно выяснить, что означает слово «праставать».
Когда конверт с адресом уже был запечатан, миссис Левин дала мне марку и велела отыскать Энни: она пойдет отправить мое письмо.
Я нашла Энни в парадной гостиной, где она разжигала камин. Языки пламени со свирепым шипением рвались в дымоход. Присев на скамеечку для ног, я уставилась на огонь. Захотелось плакать. Я уперлась локтями в коленки, обхватила ладонями голову и дала волю тоске по дому. Она накрыла меня с головой, точно одеяло. Я не заметила, как горничная вышла из гостиной, не видела, что происходит вокруг. Наконец очнулась, словно отходя от наркоза; комната показалась незнакомой, зато голова была ясная, а от тоски не осталось и следа. Я с любопытством огляделась.
В комнате было тихо. По другую сторону очага сидел старик. Глазки за толстыми стеклами очков беспрестанно мигали, он за мной наблюдал. Я его сразу узнала: это же тот самый старик, который накануне вечером отдал мне свою скамеечку для ног. Наверно, он так и сидит тут с тех пор, подумала я, хладнокровно и неустанно наблюдает за мной под треск горящих в камине дров. Старик поманил меня согнутым пальцем. Я послушно встала и подошла Сбоку был виден левый, окруженный морщинами крошечный глаз, и он же — многократно увеличенный толстенной линзой очков и при этом смотревший словно из дальней дали. Старикан выудил из кошелька серебряный шестипенсовик. Протягивая его мне, он подмигнул: помалкивай, мол, это наш с тобой секрет. Я, как опытный заговорщик, кивнула. Меня душил смех, я даже испугалась этого и быстренько села, надеясь снова предаться тоске.
В тот день я изобрела и освоила один прием: оказалось, что если сесть перед очагом на низенькую скамеечку для ног и, свернувшись калачиком, глядеть на огонь до рези в глазах, то грудь заломит от сильной, непроглядно темной боли; и тогда по моему желанию к горлу подступают слезы, а я могу либо заплакать, либо удержаться. Я знала, что к вечеру дом вновь наполнится людьми, и они будут шепотом обсуждать меня, но я не обернусь, чтобы не нарушить это шаткое равновесие.
Левины наверняка изрядно натерпелись от меня за ту первую неделю.
— Выпей-ка чаю, предлагала мне миссис Левин. — Тебе сразу станет лучше. Энни, ступай, принеси ей чашечку горячего чайку.
Я отрицательно мотала головой, говорила, что не люблю чай.
— Не любит чай… — повторяла миссис Левин и расплывалась в ободряющей улыбке: — А не сходить ли тебе погулять? Свежий воздух пойдет тебе на пользу. Хочешь пробежаться по парку вместе с тетей Эсси?
Не хочется мне гулять, отвечала я. Холодно.
— Я знаю, чего ей хочется, — говорила миссис Левин, глядя на Энни. — Ей хочется с кем-нибудь поиграть. Пойду позвоню миссис Розен, у них тоже живет маленькая беженка; пусть придет к нам играть. То-то будет славно, правда? — обратилась она ко мне. — Тебе же хочется поиграть с хорошей девочкой, верно?