Еще одна забота не давала маме покоя. Ей понадобилось несколько дней, чтобы выразить свою мысль по-английски. Как-то утром миссис Уиллоби осталась после завтрака за обеденным столом писать меню на день. Мама подошла к ней и спросила: раз к ней здесь обращаются «миссис Грозманн», нельзя ли к ее мужу обращаться «мистер Грозманн»? Миссис Уиллоби подняла на нее ярко-синие глаза и, минутку поразмышляв, сказала: она такой возможности не видит, поскольку в Англии принято обращаться к кухарке «миссис», а вот слуг мужского пола всегда называют просто по фамилии. Таков обычай, и она не представляет, как можно его вдруг взять и изменить.
Ошеломленная отказом, мама молча смотрела в окно; там, в ярком свете теплого апрельского утра, мистер Уиллоби и мой отец бок о бок прогуливались между цветочных клумб. Она видела их со спины. Мистер Уиллоби, в деловом костюме и котелке, уже собрался ехать на работу. Мой отец был выше хозяина на две головы. Мама подумала, что, несмотря на сутулость, он отлично смотрится в твидовых брюках-гольф. Пройдя дорожку почти до конца, мужчины наклонились полюбоваться рядком молоденьких гиацинтов и развернулись к дому. Мама увидела, что на муже зеленый фартук садовника.
В будни, когда дома оставались только миссис Уиллоби и мисс Джоанн, они обедали в гостиной; мама приносила им еду на подносах, потом убирала посуду, вымывала кухню, и до вечернего чая в ее распоряжении оставалось полтора часа. Мама говорит, что каждое утро она прикидывала, на что их потратить. Ей хотелось написать письма мне и родителям; еще надо было без проволочки отправить просьбу о содействии им в Комитет по делам беженцев; хотелось принять ванну, прогуляться на свежем воздухе, заняться английским языком. К ночи, после бесконечной готовки, прислуживания за столом и вечерней уборки, уже ни на что не хватало сил. Ей бы поспать часок, но отец в это время шел наверх полежать, а ей больше всего необходимо было остаться одной. Она сидела за кухонным столом, ощущая, как свободные минуты ускользают безвозвратно. То и дело поглядывала на часы и высчитывала, сколько у нее осталось, прежде чем придет время готовить поднос с чаем. Как-то днем в кухню вошла мисс Джоанн, за ней по полу тянулись следы с травой и сеном для лошадей; девушка бросила грязную блузку в посудную раковину и удалилась, оставив обе двери нараспашку. Почувствовав сквозняк, мама поднялась и захлопнула двери. Потом ей стало стыдно. Она вспомнила, как еще в родительском доме ее раздражали злобные служанки, готовые лезть в бутылку из-за следов на вымытом полу. Вспомнила, что своим хозяевам она обязана жизнью. Мама подошла к раковине, выстирала и накрахмалила блузку; потом, сердясь на себя за холопство, направилась к буфету, достала лучшую хозяйскую фарфоровую чашку знаменитой фирмы «Минтон» и заварила себе крепкий кофе по-венски. Поднесла к губам чашку с изящно рифленым краешком и оробела: ведь в любой момент могла войти миссис Уиллоби и застать ее на месте преступления. В то же время ей почему-то этого даже хотелось. Хотелось утвердиться в глазах хозяйки.
Она все яснее понимала, что миссис Уиллоби о многом даже не догадывается.
— Почему вы не сели в Австрии на пароход и не поплыли прямиком в Англию? — спросила однажды миссис Уиллоби. — Зачем надо было добираться таким неудобным путем?
В ту минуту на кухню зашел мой отец, но он лишь удивленно воззрился на хозяйку дома.
— Только представьте, нам пришлось ждать вас с Грозманном почти три месяца! — возмущенно добавила миссис Уиллоби.
Мама попыталась ей объяснить, что происходит с евреями в Австрии и Германии.
Миссис Уиллоби сочувственно зацокала языком.
— Невероятно, — промолвила она, рассеянно отводя взгляд. — Просто не верится.
Она предпочитала не знать того, о чем рассказывала моя мама. Вдобавок ей приходилось активно помогать кухарке, подсказывая нужные английские слова. Это наверняка было весьма утомительно.
У моей матери имелось и другое оружие — смех, в могущество которого она твердо верит до сих пор. Смеется она охотно, от души, буквально до слез. Благодаря неиссякаемому запасу уморительных гримас и жестов она всегда слыла в нашем семействе первейшей комедианткой, ее дядья и двоюродные братья с сестрами в один голос твердили, что у Франци пропадает дар смешить людей. Она замечательно каламбурит, при этом сама бурно радуется тонкой игре слов и не меньше — зубодробительной насмешке. Естественно, ей очень хотелось продемонстрировать миссис Уиллоби свое веселое мастерство, но для этого нужно было переводить свои шутки на английский язык. Если на лице миссис Уиллоби появлялось озадаченное выражение, мама начинала долго и старательно растолковывать сказанное. Озадаченность на лице миссис Уиллоби сменялась усталостью.