— Смотри, не корми ее мороженым, впереди обед, — наказывала мужу мама.
Но отец непременно покупал мне мороженое и по дороге домой говорил, что мы обратим свое прегрешение в шутку и посмеемся вместе с мамой. Шутка была немудрящая — мы звоним в колокольчик, дверь открывает мама и видит нас: прижав по-беличьи руки-лапки к груди, мы стоим и в притворном ужасе дрожим всем телом. Значит, мы снова ослушались, и я съела-таки порцию мороженого.
В то воскресенье после приезда отца в Фишаменд я заявила, что предпочла бы остаться дома — почитаю книжку или порисую, но мама сказала, что свежий воздух пойдет мне на пользу, а отец пообещал рассказать интересную историю.
У отцовских историй был один недостаток: все они представляли собой бесконечный перепев сказки Киплинга про борьбу мангуста Рикки-Тикки-Тави с коброй. Отцовский голос нудно гудел над моей головой. Я шагала рядом, сочиняя в уме слегка эротичные истории. Воздух был той же температуры, что мои голые руки и ноги, и они как бы сливались воедино с окружающим миром. Помню заливные луга по берегам Дуная, которые каждой весной густо зарастают розоватыми маргаритками и желтыми лютиками, и ты невольно топчешь этот роскошный ковер. Комары в тот год были особенно крупными и свирепыми. Местные ребятишки пускали по воде плоские камешки; отец уселся на кромке высокого берега и предложил мне поиграть с ними.
И сегодня я спиной помню, как отцовская ладонь ложилась на спину справа от позвоночника, подталкивая меня идти играть с детьми. Дело в том, что я всегда горела желанием играть с ребятами, но не знала, как к ним подойти. В тот раз я двинулась было вперед — и застыла, потирая висок левой ладонью и наблюдая за их веселой забавой. Самый крупный парнишка, с мужчину ростом, обернулся и швырнул в мою сторону камешек. Приняв это за игру, я обрадовалась; остальные ребята двинулись по склону ко мне. Только тут я заметила, что они набрали в рот речной воды; я повернулась и бросилась бежать, но они все-таки опрыскали мне спину и завопили: «Еврейка!» Бредя рядом с отцом домой, я всю дорогу ревела в голос — то ли от потрясения и страха, то ли оттого, что мокрое платье непристойно облепило меня.
— У них верховодит Карл, младший брат Вилли Вебера, — сказала бабушка. — Он вожак здешнего отряда гитлерюгенда.
— Ублюдок! — в сердцах выпалил Пауль. — А я еще помогал ему связывать абзацы в сочинении! Бертольд, наш учитель, как-то целый год объяснял нам причинно-следственные связи, но Вилли Вебер и двух мыслей не способен связать.
— Вот-вот! — не выдержала бабушка. — Уделяй ты больше времени своей работе, вместо того чтобы строчить сочинения для всякой швали, ты уже был бы женат на Лизель и уехал бы из этой страны.
Пауль заметно приуныл. В то утро пришло письмо от Лизель; она сообщала, что выходит замуж и уезжает в Парагвай.
— Зато Вилли делал за меня черчение. Взаимопомощь. Чем плохо?
На следующий день, неожиданно увидев Вилли у входа в лавку, бабушка объявила:
— Ты должен нам двадцать пять шиллингов за зимнее пальто и галоши. Так я пришлю завтра утром Митци за деньгами?
Войдя в магазинчик, она с гордостью рассказала об этой встрече, но дед заметил:
— Ты же знаешь, их картошку погубила черная гниль. Им нечем платить.
Наутро на фасаде нашего дома красной краской было намалевано «евреи» и разные ругательства. Кровавые потеки на камнях были еще свежи, когда дед вышел открыть ставни, и краску он смыл, но пятна остались. В тот раз дело тем и ограничилось; ни мы, ни они еще не сознавали, как далеко дело может зайти.
В конце августа мы впервые испытали ужасы войны. У нас уже вошло в привычку в шесть часов вечера задергивать в гостиной шторы и всей семьей усаживаться возле приемника, чтобы послушать английское радио. И то ли из-за непроглядно хмурой погоды, то ли из-за мрачного настроения взрослых, но мне в память накрепко врезалось неизменно затянутое желтовато-серыми облаками небо, нависшее над низкими деревенскими крышами.
Однажды в поселок вступил первый немецкий полк. К полудню площадь перед нашими окнами почернела от танков, бронемашин и автомобилей с радиоустановкой. В нашем дворе по-хозяйски расположилась служба полкового казначея. Солдаты вынесли из кухни стул и прихватили ломберный столик, на котором Пауль с Лизель записывали историю про Вазелину.
По обе стороны столика поставили двух караульных в касках, и к столу за деньгами потянулась очередь немецких солдат в серо-зеленой форме. Я уселась в коридоре, что вел из магазина во двор, и наблюдала за происходящим. На коленях у меня лежал кот. В коридор заглянул отец и велел вымыть руки. Мама приказала идти наверх и играть там, пока солдаты меня не заметили. Я, однако, вовсе не боялась, что меня заметят, наоборот — досадовала, что меня не замечают. Схватив кота и вывернув ему уши, я стала затягивать у него на шее скакалку, пока он не взвыл дурным голосом.