Опять наступило лето. Дама из приходского комитета принесла мне подержанную теннисную ракетку. Я нарочно оставила ее в кухне для всеобщего обозрения. Алберт тут же цапнул ракетку и начал ею размахивать:
— Ба-бахх!
В его руке ракетка казалась могучим орудием. По-моему, он с удовольствием треснул бы меня ею, но вместо этого стал гоняться вокруг стола за Гвендой. На макушке у него красовался мой зеленый берет.
— Эй, это же мое! — воскликнула я.
— Баа-бахх! — проорал Алберт.
— Лучше положи ракетку, Алберт, пока никто не пострадал, — стоя по другую сторону стола, посоветовала Гвенда.
— Папа! — крикнула Дон. — Гляди, что он делает!
— Осторожно! — предупредила миссис Хупер, загораживаясь рукой. На эту руку ракетка со всего маху и опустилась. Мы вдруг увидели, что миссис Хупер уже сидит на полу между очагом и столом, а на лице ее написано такое изумление, что все засмеялись; но это была гримаса боли. Рука миссис Хупер бессильно, никчемным довеском свисала из рукава. Мы с Гвендой заплакали. Мистер Хупер опустился на колени возле жены, взял ее обездвиженную руку и, не обращая внимания на отчаянный вопль жены, рывком вправил сустав. После чего посадил ее на стул. Вцепившись в пострадавшее плечо, миссис Хупер раскачивалась на стуле из стороны в сторону. По ее бледному лицу еще катились слезы, но она уже могла двигать рукой. Ничего, все в порядке, едва слышно выговорила она.
Увидев, что он натворил, Алберт сбежал в посудомоечную и мотался по ней из угла в угол, багровое лицо его было угрюмо.
— Чтоб ее, эту ракетку, — бурчал он.
Я подошла к двери посудомоечной и крикнула:
— Ты такой же, как немцы! — Голова моя пылала, в ушах стучало, а сердце готово было разорваться — я ощущала невероятное облегчение. — Ты нацист!
Я раскричалась не из-за того, что Алберт чуть не изувечил миссис Хупер, а потому что все эти месяцы он держал меня в страхе. Но теперь у него самого с перепугу стучали зубы. Гвенда и Дон попеременно выбегали из кухни то за тем, то за этим, якобы по просьбе бедной страдалицы, и всякий раз злобно зыркали на Алберта. Уж лучше бы они оставили его в покое, думала я.
Мне кажется, с того дня я стала обращать меньше внимания на Алберта и уже не дергалась в его присутствии.
Однажды, когда я пришла из школы, дома была только миссис Хупер, явно очень взволнованная: она без конца обматывала руку фартуком, подбородок у нее дрожал. Я усадила ее у окна, в кресло мистера Хупера, и она рассказала мне, что двоюродная бабушка мистера Хупера, которая живет в доме престарелых, заболела воспалением легких, она очень плоха. И миссис Хупер заплакала. Я попыталась ее утешить:
— Она поправится.
Миссис Хупер отчаянно замотала головой:
— Какое там, она так разболелась, так разболелась!.. В ее возрасте воспаление легких — сама понимаешь. Наверно, я поеду за ней ухаживать; может быть, придется забрать ее сюда, а у нас нет-т-т к-к-кровати…
— А, понятно. Что ж, видимо, мне надо уступить ей кровать, да?
Миссис Хупер плакала так горько, что я обняла ее обеими руками.
— Да, пожалуй, — выдавила она сквозь слезы.
— А где мне тогда спать?
Миссис Хупер зарыдала еще горше.
— Вы, главное, не волнуйтесь, — сказала я, баюкая миссис Хупер в объятиях. — Я как-нибудь найду, куда деться, а потом, когда она поправится, смогу опять к вам переехать.
Миссис Хупер промокнула глаза.
— Да. И вообще тебе, пожалуй, лучше жить у тех, чьи дети ходят в школу графства.
Я снова обратилась к даме из комитета, объяснила, что мне требуется другое жилье. Порывшись в картотеке, она сказала, что семья по фамилии Гримзли готова приютить у себя беженца.
Я отправилась прямиком по указанному адресу. Гримзли жили на улице, сплошь застроенной одинаковыми серовато-розовыми кирпичными домами, каждый на две семьи. Улица появилась совсем недавно, дорогу еще не замостили, а перед домом вместо садика с лужайкой белел квадратный метр засохшей бугристой грязи. Дверь открыла миссис Гримзли. Растерянно глядя поверх моей головы, она искала глазами своих сыновей; мальчики, их двое, играют где-то здесь, пояснила она. С виду ей было лет двадцать шесть — двадцать семь, пухленькая, светловолосая, с невыразительным покатым лбом, от смущения покрывшимся глубокими морщинами. Я усадила ее на стул и принялась расспрашивать про дом и домочадцев. Миссис Гримзли охотно разговорилась. Когда я собралась уходить, она спросила, буду ли я у них жить.