— Ничего, все нормально, — смущенно пробормотала я; по моему мнению, я ее сочувствия не заслуживала, потому что глаза у меня были по-прежнему сухи и сердце билось ровно.
— Бедненькая, руки-то какие холодные, — бормотала миссис Диллон. — Пойди, сядь поближе к камину, я сейчас разожгу его как следует.
— У меня руки всегда холодные, — сказала я.
Вечером они прислали ко мне горничную с чашкой горячего шоколада, который надлежало пить возле горящего камина.
— Давай отправим ему журналы, — предложила сестре мисс Даглас. — Мэри, не забудь собрать пачку старых номеров «Панча» и «Татлера».
Во время драматических событий мисс Даглас дома не было. Думая, что я уже ушла спать, миссис Диллон рассказала сестре, что случилось в ее отсутствие.
— Видимо, он только-только кончил стричь газон и хотел убрать газонокосилку, потому что, когда я его нашла, он, бедолага, лежал на дорожке у сарая с садовым инструментом и уже совсем не владел собой.
Я перестала подслушивать за дверью и пошла к себе наверх, размышляя, что означает последняя фраза миссис Диллон о потере самоконтроля; в конце концов я решила, что отец, видимо, обделался; эта картина прямо-таки застряла в моем воображении, я долго не могла от нее избавиться. И позже, разговаривая с папой лицом к лицу, я часто думала: неужели именно это подразумевала миссис Диллон?
На следующий день прямо из школы я поехала в больницу. Мама сидела в коридоре возле палаты. Увидев меня, она радостно заулыбалась, но лицо у нее пылало, а глаза блестели от слез.
— Какую жуткую шляпку на тебя напялили, — сказала она, приглаживая мои волосы под панамой, украшенной лентой нашей школы. — Доктор Адлер говорит, что папа идет на поправку. Только не пугайся, если он тебя не узнает или скажет что-нибудь невпопад. Это все из-за лекарств. Я просто хочу, чтобы ты с ним минутку посидела. Ах, да! Солнышко, я ведь не знаю, говорили тебе или нет, но у папы парализована левая сторона тела, такое нередко случается после удара. Доктор говорит, что это вполне может пройти, причем бесследно. Пошли. На минуточку.
Мама первой вошла в огромную палату и скрылась за ширмой. В изножье кровати, на которой лежал мой высокий отец, аккуратно укрытый больничными одеялами, стояли Герти и Кари. Я обратила внимание на бугорок, под которым, видимо, находились отцовские ступни. Моя мать перешла на правую сторону кровати, села на стул и склонила к его подушке грустное улыбающееся лицо с лихорадочно пылающими щеками.
— Вот и она, в своей жуткой школьной шляпе, — как обычно, бодрым голосом сказала она. — А папа про тебя полдня спрашивает.
Взгляд отца был устремлен в потолок. Бледное лицо нахмурено, видимо, он целиком сосредоточился на мучительной попытке выпростать правую руку из-под одеял. Мама пришла ему на помощь. Рука была бескровно-белой и дряблой, даже ногти казались мягкими. Он нетерпеливо дрыгнул пальцами в сторону спинки кровати позади подушки:
— Скажи, пусть она войдет сюда. Пусть выйдет оттуда.
Он, видимо, пытался повернуть голову и заглянуть за изголовье.
— Она уже здесь. Смотри, — сказала мама и быстро скомандовала мне: — Подойди ближе, чтобы папа тебя видел.
Я шагнула вперед, потом еще, еще, и наконец мое лицо оказалось между его лицом и потолком. Рот у отца дернулся. Он заплакал правой стороной лица, левая сторона оставалась неподвижной. Перестав плакать, он посмотрел прямо на меня и произнес:
— Если позади тебя стоит мисс Даглас, пусть она выйдет.
Я в ужасе перевела глаза на маму. Она спокойно сказала:
— Выйдите оттуда, мисс Даглас.
Отец сразу успокоился. И минуту спустя совершенно обыденным голосом произнес:
— Франци, пока не забыл: бумаги спрятаны в Herrenzimmer, в нише за печкой. Те бумаги, про ос… ос… — Он нахмурился, озадаченный и раздраженный ускользнувшим из памяти словом. — Осв… осв… — ну, те бумаги… — и он снова нетерпеливо дрыгнул пальцами.
— Да-да, — отозвалась мама, — документы об освобождении. С ними все в порядке.
— В полиции хотят их проверить.
— Я им принесу.
Мой отец обессиленно закрыл глаза.
— Выйди и подожди меня, — шепнула мама.
Я повернулась и вдруг ощутила на плече тяжелую руку Кари; только тут до меня дошло, что она лежала там все это время. Я обернулась; мама убирала отцовскую руку под простыню. По правой стороне его лица опять катились слезы.
Мама навещала отца каждый день. Утром она делала у Маккензи всю работу по дому, кормила их обедом, потом ехала на автобусе в город и сидела у постели мужа до пяти часов. Затем снова садилась на автобус и ехала готовить ужин. По четвергам и каждое второе воскресенье она оставалась в больнице до ночи.