— Мама, смотри, вон Митци! Она несет флаг!
Слегка раздвинув шторы, я высунулась из окна, чтобы помахать Митци, но Пауль дернул меня за руку с такой силой, что я взвыла от боли, и на минуту наши с Гитлером вопли слились в контрапунктном дуэте над площадью, заполненной внимающими людьми, однако меня тут же увели в глубь дома.
В тот же вечер пришла Митци, заявила, что у нее важное сообщение для дедушки; под этим предлогом она прямиком пошла наверх и застала всю семью в гостиной возле радиоприемника. Не прошло и часа, как в дверь постучал Вилли Вебер.
— Привет, Вилли, — сказал дядя Пауль.
— Привет, Пауль, — отозвался Вилли.
— Ну, Вилли, чего тебе от нас надо?
— Пришел взять у вас приемник, — объяснил Вилли, — пригодится в штабе партии.
— Валяй, Вилли, бери, путь открыт, — сказал Пауль. — Ты же все равно его захапаешь.
Внизу собрались несколько мужчин: они требовали, чтобы к ним вышел дед. К двери лавки уже подогнали задним ходом большой грузовик, и, когда полки были опустошены, дед подписал бумагу, на которой уже значилось, что он счастлив внести свой вклад в Фонд зимней помощи, организованный приходской церковью Фишаменда.
— Подумаешь, новость! — фыркнула бабушка, узнав о конфискации. — Ты и так двадцать лет поддерживал сельчан, всё подряд отпускал в кредит!
— Тссс! — зашипел отец; он стоял лицом к окнам, выходившим на южную сторону, и заметил, что над подоконником появились чьи-то макушки. Мы оглянулись. Над западными подоконниками тоже замаячили головы. Под окнами третьего этажа имелся небольшой навес из гофрированного железа. К навесу были приставлены лестницы, по ним залезли, расселись там деревенские парни и девушки в новеньких военных формах и просидели так всю ночь. Время от времени кто-нибудь из парней перемахивал через подоконник и входил в нашу комнату. Некоторые книги им не понравились, зато кое-какие пожитки еще как понравились, и парни хватали все, что можно было унести.
Назавтра магазинчик не открылся. Семья собралась за обеденным столом. Помнится, я сидела под столом, играла шнурками родных и слушала их разговоры. Было очевидно, что из Фишаменда нужно уезжать, но ехать нам было некуда. Вокруг нашего дома толпились деревенские жители, швыряли камни в окна верхних этажей, и вскоре все стекла были разбиты. Когда спустились сумерки, к нам пришли эсэсовцы и повели наших мужчин в полицейский участок — он был рядом. Мама с бабушкой отодвинули к глухой стене мою кровать, забаррикадировали ее матрацем, и я заснула, а они, высунувшись из окна, принялись ждать. Мне казалось, что ночь напролет, даже во время сна, я слышала, как они тихонько переговариваются в темноте.
В какой-то момент я проснулась и поняла, что мужчины вернулись домой. Откуда я взяла, что отца били по лицу, сшибли с носа очки, и они разбились, — не знаю. Однако эта яркая — и неизвестно на чем основанная — картина зверской жестокости до сих пор живет в моей памяти, словно я видела ее своими глазами.
В доме повсюду горел свет, доносились разнообразные звуки: топот шагов, шум выдвигаемых и задвигаемых ящиков, хлопанье дверей. В прохладной предрассветной мгле мама стала меня, полусонную, одевать.
Надо успеть на самый ранний венский поезд, сказала она, какое-то время ты побудешь у двоюродного брата Эрвина, пока мы не подыщем квартиру, а тогда съедемся и снова будем вместе.
Мы ушли со двора через заднюю калитку. Я трогала рукой каменную ограду и думала: я тебя вижу в последний раз! Но, покопавшись в душе, с разочарованием поняла, что не испытываю никаких особых чувств, кроме некоторого возбуждения, оттого что мне предстоит жить в доме Эрвина.
(Так сложилось, что мы видели Фишаменд в последний раз. Двадцать лет спустя Пауль получил в Нью-Йорке открытку от одного венского адвоката. От имени госпожи Митци К., бывшей Митци… он сообщал, что госпожа К. желает купить дом в Фишаменде, право владения которым после войны вновь принадлежит нашей семье. Госпожа К. хотела бы снова открыть в этом доме магазин. Однако сделка может состояться, только если г-н Пауль даст согласие на вычет задолженности по налогам на собственность, копившейся с сентября 1938 г., а также стоимости необходимых ремонтных работ (в связи со сносом восточного крыла дома, разрушенного во время бомбардировки союзными войсками), равно как на вычет гонорара, причитающегося адвокату. По получении его согласия на эти вычеты остаток в сумме 4690,77 австрийских шиллингов будет перечислен ему в Соединенные Штаты. Никогда прежде я не видела Пауля в таком бешенстве. Вне себя от гнева, он, желая покончить с прошлым, все же решил принять предложение. Год спустя он получил сумму, равную примерно восьмистам долларов, которую он поделил поровну с моей матерью. Так Митци стала хозяйкой дома и магазина.)