Фру Абель не сводит глаз со своей Малютки-Иды. Малютка-Ида такая резвушка. Она почти лежит в объятиях лейтенанта.
– Конечно, ваше преподобие, – отвечает фру Абель. – Ида, душенька моя (душенька не слышит), Малютка-Ида, ты не хочешь чокнуться со своей мамой? – говорит фру Абель.
– За твое здоровье! – говорит Малютка-Ида. – Лейтенант Нильсен, – она протягивает ему бокал, – чокнитесь с мамой…
Вдова Абель улыбается:
– Ах, чего только она не выдумает, моя Малютка-Ида… Щупленький студентик интересуется, читала ли фрекен Хелене Софуса Шандорфа…
Фрекен Хелене читает только книги из местной библиотеки.
– Я убежден, что это направление – благороднейший результат деятельности нашего титана Брандеса… И вообще свободы духа.
– Брандес? А-а, это тот самый еврей, – говорит фрекен Хелене. На мельнице именно так представляют себе свободу духа.
А студент уже воспарил к великому Дарвину.
Бай что-то сказал фрекен Иенсен, и та вспыхнула до ушей.
– Гадкий, – говорит фрекен Иенсен и хлопает Бая по пальцам.
– Хус, – говорит Катинка. – Надо принимать жизнь, как она есть… и…
– И что?
– В ней ведь все-таки столько хорошего…
– Лейтенант, – кричит фрекен Ида, – вы чудовище!
Старый пастор складывает руки и кивает.
– Поблагодарим хозяйку за угощение, – говорит он и встает.
Все с шумом поднимаются из-за стола, наперебой благодарят хозяйку. Агнес уже сидит за роялем в гостиной – сейчас начнутся танцы.
– Хотела бы я знать, обратила ли ты внимание на Иду,:– говорит матери Луиса-Старшенькая. – Я готова была сквозь землю провалиться.
Малютка-Ида танцует в первой паре с лейтенантом.
– Больше задора! – кричит фрекен Агнес. Она играет песенку из ревю «На канапе», так что струны гудят.
Бай кружит Катинку, – держась за руки, они мчатся из одной комнаты в другую.
Впереди всех пастор Линде в паре с фрекен Иенсен – она только охает.
– Линде, Линде! – кричит пасторша. – Ведь у тебя ноги больные!
Фрекен Агнес барабанит по клавишам, так что в ушах звенит.
– Боже мой, я сейчас умру, – говорит дочь мельника Хелене.
Внезапно музыка обрывается. Запыхавшиеся пары в изнеможении валятся на стулья вдоль стен.
– Фу, даже жарко стало, – говорит Бай лейтенанту, утираясь платком. – Хорошо бы пропустить кружечку пива.
Лейтенант совсем не прочь. Они бродят по комнатам. В столовой на подоконнике стоят бутылки с пивом.
– Это что, деревенское пиво? – спрашивает лейтенант.
– Нет, от Карлсберга.
– Тогда я не прочь.
– Вот укромный уголок, – говорит Бай.
Они входят в кабинет пастора, маленькую комнату, где на выкрашенных в зеленый цвет полках стоят сочинения Эленшлегера и Мюнстера, а на письменном столе копия торвальдсеновского Христа.
Они поставили бутылку на стол и сели.
– Я сразу смекнул, чем пахнет дело, – сказал Бай. – Но подумал, пусть его получает удовольствие, да заодно и она, подумал я…
– Огневая девчонка… Роскошная грудь… И танцует здорово. Так и прижимается к тебе.
– А что ей еще остается, бедняжке, – сказал Бай и осушил свою кружку.
– А та, другая, что за особа? – Лейтенант имел в виду фрекен Агнес.
– Превосходная девушка, – сказал Бай. – Но это совсем другой коленкор, – сказал он. – Приятельница моей жены.
– Вон что, – сказал лейтенант. – Я так и подумал: эта из таковских – поговорить, а больше ни-ни.
Собеседники перешли к широким обобщениям.
– Провинциальные девицы, – сказал лейтенант. – Они, само собой, недурны… но… Понимаете, господин начальник станции… Нет у них того обхождения. Что там ни говори… город совсем другое дело…
Сам лейтенант «устроился» весьма недурно.
– Я, видите ли, стою на частной квартире… Это куда лучше… Куда сподручнее… Незачем соваться во Фредерике или на Вестер…
– А девчонки там недурны?
– Лихие девчонки, накажи меня Бог, лихие девчонки…
– М-да, я ведь теперь поотстал… Ничего не поделаешь, человек семейный… На правах зрителя, лейтенант, только на правах зрителя… даже если иной раз отлучишься в город на пару дней…
– На правах зрителя, – повторил он еще раз.
– Можете мне поверить, лихие девочки, – сказал лейтенант, – и притом обходительные…
– Говорят, они уезжают в Россию.
– Да, говорят…
На пороге появился пастор Линде.
– А, вот вы где, господин начальник, – сказал пастор и вошел в кабинет.
– Да, господин пастор, мы тут сидим себе и философствуем… потихонечку… да еще прихватили парочку бутылок…
– На доброе здоровье. Здесь и в самом деле уютно. – Пастор обернулся с порога.
– А в гостиной играют в фанты, – сказал он. Бай с лейтенантом отправились в гостиную.
Там игра была уже в разгаре: «упавшие в колодец» выбирали « спасителя».
Тщедушный студентик, толковавший о «благороднейшем результате», выбрал Катинку.
– Поцелуйтесь! – закричала Агнес.
Катинка подставила щеку, чтобы «результат» мог ее поцеловать. Студентик покраснел до ушей и едва не чмокнул Катинку в нос.
Катинка засмеялась и захлопала в ладоши.
– Я выбираю, выбираю… Хуса, – сказала она.
Хус подошел и наклонился к ней. Он поцеловал ее в голову.
– Выбираю фрекен Иенсен, – сказал он. Голос его сорвался, точно он вдруг охрип.
Ложась в постель, где ее поджидал Бель-Ами, фрекен Иенсен все еще вспоминала поцелуй Хуса.
Катинка так задумалась, что не заметила, как слегка прислонилась к радикальному студенту.
Гости разошлись.
Посреди гостиной фрекен Агнес оглядывала поле брани. Вся мебель была сдвинута с места, на полу по углам громоздились стаканы, на книжном шкафу красовались тарелки из-под пудинга.
– Уф, – сказала она и села, – можно подумать, будто здесь побывал сам сатана.
Вошел капеллан Андерсен.
– А-а, это вы, – сказала она. – Вы были сегодня очень милы.
– Фрекен Агнес, вам было весело?
– Нет.
– Чего лее ради вы стараетесь?
– Отвечу– ради того, чтоб было весело другим. Только вы один всегда брюзжите… Помогите-ка мне лучше навести порядок, – сказала она.
И принялась расставлять мебель.
– Больше я никуда не пойду с Идой, – заявила Луиса-Старшенькая. – Говорю тебе– никуда. Мне стыдно смотреть в глаза соседям.
– Это все потому, что тебя никто не приглашает танцевать. А я должна скучать с тобой за компанию– да?
Вдова Абель никогда не вмешивалась в перепалки дочерей. Она знала, что они не кончатся, пока не будет накручена последняя папильотка. Вдова на цыпочках ходила по комнатам, складывая одежду своих «птенчиков».
– Тьфу, черт, устаешь от всей этой сутолоки, – сказал Бай. Он с трудом вышагивал на одеревеневших ногах. Катинка не ответила. Они молча шли по дороге к дому.
3
Наступила весна.
В полдень пасторская дочь заходила за Катинкой, и они спускались к реке. На берегу, неподалеку от железнодорожного моста, под двумя ивами Малыш-Бентсен поставил скамейку. Здесь обе женщины сидели со своим рукоделием, пока не приходил вечерний поезд. Все проводники на этой железнодорожной ветке знали Катинку и фрекен Линде и здоровались с ними.
– Лучше всего – уехать, – говорила Агнес Линде, глядя вслед уходящему поезду. – Я думаю об этом каждый день.
– Агнес, но как же…
– Нет, нет, это самый лучший выход для нас обоих… Чтобы он или я… уехали.
И они в сотый раз начинают обсуждать все ту нее неизменную тему.
Как-то в разгар зимы Агнес Линде и капеллан по дороге домой с плотины, где они катались на коньках, заглянули на станцию; капеллану надо было отправить письмо, и он заговорился в конторе с Баем.