Бай часто заводил разговор о браке и супружеской жизни. Он любил пофилософствовать на эту тему.
– Разве я по доброй воле пошел в начальники станции, – говорил он. – Но лейтенанту жениться не по карману… Что делать, черт возьми, девицы должны идти под венец… А там, глядишь, и привыкнут друг к другу, – общий дом, общий кров, а там и дети пойдут…
– У большинства, – закончил Бай с легким вздохом. Помолчали. В беседке стало совсем темно.
Шел конец июня.
– Что-то моя прелесть нынче бледная, – говорила Агнес Линде, приходя на станцию.
– Должно быть, я плохо переношу жару, – отвечала Катинка. В ней поселилась какая-то тревога, она то и дело бралась за какую-нибудь работу, ничего не доводила до конца и все бродила с места на место как потерянная.
Но чаще всего она сидела у реки с Агнес. Смотрела вдаль, на луга, и слушала одну и ту лее историю.
У Агнес Линде становился совсем другой – ласковый – голос, когда она говорила о «нем».
Она так и звала его– «он».
Катинка смотрела на Агнес – как та сидит, наклонив голову, и улыбается.
– И мы еще хнычем, негодники, – говорила Агнес, – оттого что все идет так, а не иначе, а может, это вообще лучшее, что нам дано в жизни…
– Да, – говорила Катинка и продолжала смотреть на Агнес.
Если Агнес Линде не приходила на станцию, Катинка сама шла в пасторскую усадьбу. Теперь ей просто недоставало рассказов Агнес.
Там она встречала и Андерсена. Видела их вместе. Его и Агнес.
Они играли в крокет на большой площадке, а Катинка стояла и смотрела. Смотрела на них – на двоих, что любят друг друга.
Она слушала их и смотрела на них с любопытством – почти как на чудо.
Однажды, возвращаясь из пасторской усадьбы домой, она расплакалась.
Хус приезжал теперь очень нерегулярно. То явится два раза на дню, но не успеет зайти в беседку, как тотчас опять в седло. А бывало, по нескольку дней не кажет глаз на станцию.
– Сенокос, – говорил он.
Сено убрали, и теперь оно стояло в стогах на лугу. Воздух был напоен пряным запахом скошенной травы.
Однажды вечером Хус приехал очень веселый и предложил «проехаться лесом на большую ярмарку». Поехать в коляске, сделать привал в лесу, а потом посмотреть на ярмарочные увеселения.
Бая уговаривать не пришлось. И поездка стала делом решенным. Выедут они рано утром по холодку и вернутся к ночи или даже на другое утро.
Поедут вчетвером – Бай с женой и Марией и Хус.
Катинка целый день провела в хлопотах.
Она внимательно изучила кулинарную книгу, за ночь все обдумала, а наутро сама отправилась в город за покупками.
Хус приехал за почтой как раз в ту минуту, когда отходил поезд.
– Хус! – окликнула Катинка из окна купе.
– Куда это вы собрались? – воскликнул он.
– За покупками– и Мария со мной. – Она притянула Марию к себе, чтобы та показалась в окне. – До свидания!
– Хм! – сказал Бай. – Катинка прямо сдурела. Она жарит и варит, точно не к пикнику готовится, а к эпидемии холеры… В городе уже начали разбивать ярмарочные палатки: на рыночной площади отдыхали прислоненные к церковной ограде карусельные лошадки. Катинка бродила по улицам, глядя на людей, работавших топорами и молотками. Она не могла оторвать глаз от ящиков и подолгу стояла всюду, где натягивали парусиновый тент.
– Посторонись, барышня…
Она шарахнулась в сторону, перепрыгнув через доски и веревки.
– Они называют меня барышней, – сказала она. – Ах, Мария, лишь бы только погода не испортилась.
Они пошли в сторону парка. Там стоял балаган на колесах. У обочины спали мужчины, на приставной лестнице женщина стирала в лохани трико. Три пары белых подштанников покачивались на веревке.
Катинка с любопытством оглядела женщину, мужчин у обочины.
– Чего вам надо? – крикнула женщина на ломаном датском языке.
– Ой! – вскрикнула Катинка, она страшно испугалась и пустилась бежать.
– Это силачка, – сказала она.
Они пошли дальше. На опушке леса плотники сколачивали деревянную площадку для танцев. После залитой солнцем дороги под деревьями было прохладно. Катинка села на скамью.
– Здесь мы будем танцевать, – сказала она.
– Вот уж кто, верно, ловко танцует, так это Хус, – сказала Мария. Она по-прежнему восхищалась Хусом. Его фотография стояла в бархатной рамке у нее на комоде, а в псалтыре вместо закладки лежала его выцветшая визитная карточка. На долю стрелочника Петера оставались более земные утехи.
Катинка не ответила. Она сидела и смотрела, как работают плотники.
– Только бы погода не испортилась, – сказала она одному из них.
– Да-а, – отозвался он, поднял голову– верхушки деревьев заслоняли небо– и рукавом отер пот с лица. – Оно все дело– в погоде.
Катинка с Марией повернули обратно. Пора было возвращаться домой. Они вышли на площадь. Колокола звонили к вечерне, перекрывая уличный шум.
Накануне поездки они пекли пироги. Катинка, засучив рукава, так усердно месила тесто, что даже волосы у нее были обсыпаны мукой, как у мельника.
– Сюда нельзя, сюда нельзя! – Кто-то стучал в запертую дверь кухни.
Катинка решила, что это Хус.
– Это я! – закричала Агнес Линде. – Что тут происходит? Ее впустили, и она тоже принялась за дело. Ставили тесто для сладкого пирога – вымешивать его надо было долго-долго.
– Это для Хуса, – объяснила Катинка. – Он сластена. Любит сдобное тесто.
Агнес Линде месила тесто с такой силой, что оно пошло пузырями.
– Ох, уж эти мужчины. Им еще и пироги подавай, – сказала она.
Катинка вынула из печи противень.
– Попробуйте печенье, – сказала она. – С пылу с жару. Щеки ее горели, как медный таз.
К дневному поезду на станцию пришли фрекен Иенсен и Луиса-Старшенькая. Началось перестукиванье и дипломатические переговоры через кухонное окно.
– Учуяли, прости меня Господи, – сказала Агнес Линде. Она устало опустила руки и сидела в неловкой позе, зажав в коленях миску с тестом.
Мария вынесла им на перрон тарелку с печеньем.
Луиса от восторга так заерзала на скамье, что двое проезжих коммивояжеров смогли рассмотреть из окна поезда довольно большую часть ее «украшения».
Когда поезд отошел, в кухне открыли окна. На скамье Луиса-Старшенькая и фрекен Иенсен за обе щеки уписывали печенье.
– Ах, до чего же вкусно, фру Бай! Ну просто пальчики оближешь…
– Да, фру Бай хозяйка, каких мало, – сказала фрекен Иенсен.
– Ну, пошла молоть мельница, – сказала в кухне Агнес и снова взялась за тесто.
Бай распахнул окно конторы– оно приходилось как раз над скамьей.
– На что ж это похоже! – сказал он. – Мне не перепало ни крошки!
– Поделиться с вами, господин Бай? – спросила Луиса. – Разе вы тоже любите сладкое?
– Отчего нее, если кто-нибудь уделит мне кусочек, – «кавалерийским» тоном заявил Бай.
На перроне послышались возня и повизгиванье.
– Что там случилось? – крикнула из кухни Агнес.
– Мы подкармливаем птенчика, – сказала Луиса-Старшенькая. Она вскарабкалась на скамью и, выставив напоказ свое «украшение», совала в рот Баю печенье.
– Ой, он кусается! – вскрикивала она.
Именно в подобных случаях вдова Абель говорила:
«Ах, они все еще сущие младенцы, – они ведь совсем не знают жизни…»
Луиса-Старшенькая понесла к кухонному окну пустую тарелку. Крошки она подобрала пальцами. Сестрицы Абель не любили, когда что-нибудь пропадало зря.
Луиса заглянула в кухню через окно.
– Ах, если бы мама знала, – медоточивым голосом сказала она.
– Выходит, еще не пронюхала, – сказала Агнес, не отрываясь от теста.
Луисе-Старшенькой передали через окно фунтик с печеньем.
– Такую малость не стоит и тащить домой, – сказала Луиса старушке Иенсен, когда они вышли на дорогу.