Откладываю рукопись. Ложусь. Укрываюсь мягким пледом.
«Завтра утром узнаю, когда есть ближайший рейс в Иерусалим» — это была моя последняя мысль в ту сумбурную ночь.
Утром мысль о Иерусалиме не покидает меня. Привожу в порядок кабинет, себя. Выхожу перекусить в соседнее кафе. Горячий кофе, заваренный так, как я люблю, приятно бодрит. Смотрю на сонную толстую официантку — дочку моего одноклассника, на яркие картины пляжей Коста-Рики на стенах, на белые скатерти в красную клетку и вдруг осознаю, что не смогу поехать ни завтра, ни послезавтра. Мне нужно как минимум две недели. Надо упорядочить дела, назначить ответственных. Две недели, если буду работать, как вол, и не читать по ночам Фирины послания.
Не читать... Я не могу их не читать. Я уже сейчас сгораю от желания снова открыть ее послание и забросить подальше свои дела.
Нет. Нужно взять себя в руки и что-то решить. Твердо решить. Разработать план. Прежде всего узнать о рейсе на Иерусалим. То есть на Тель-Авив.
— Из Москвы есть рейсы каждый день. До Москвы — три раза в неделю, — сообщает мне голос справочной аэропорта.
Как все просто! Завтра рейс в Москву, послезавтра — в Тель-Авив. Сорок восемь часов — и я смогу обнять Фиру. Живую. Настоящую. Мою любимую невероятную фантазерку.
Раскуриваю трубку. Составляю план. Если напрячься, можно управиться с делами за десять дней. Расписываю по датам. Снова звоню в аэропорт. На этот раз у меня есть точная дата рейса в Тель-Авив.
— На какой срок? — неожиданно сбивает меня с толку все тот же нежный голос.
— Какая разница?
— Как это? — недоумевает девушка. — Виза у вас на какой срок?
— Я еще не заказал.
— — Советую сначала оформить визу, а потом билеты. Еще нужна медицинская страховка.
— Спасибо.
Кладу трубку. Обескуражено смотрю в окно. Серый день уже вполне оформился, чтобы сообщить людям: солнца сегодня не будет.
На какой срок я еду в Иерусалим? За несколько дней чтения послания я абсолютно привык, что Израиль — это мое, мне и в голову не пришло, что это чужое государство, а для того, чтобы попасть в него, нужна виза. Фира, невероятная, сумасшедшая, непредсказуемая, на какой срок я еду к тебе в Иерусалим? Это наверняка должно быть где-то написано!
Снова достаю тексты из картонной коробки. Боюсь увлечься, выйти из рабочего состояния.
Кто-то стучит в дверь кабинета.
— Войдите. — Прячу коробку.
Свежая, сияющая Леночка появляется на пороге, но мне кажется, что со вчерашнего вечера, когда мы с ней расстались, прошла целая вечность.
— Доброе утро, Георгий Михайлович. — Привет!
Встаю ей навстречу. Беру за плечи. Смотрит на меня подозрительно, пристально.
— У вас нездоровый блеск в глазах.
— Откуда ты знаешь?! Здоровый — нездоровый? — она слишком близка к правде.
Неожиданный ход, которым я не пользовался никогда в жизни, приходит мне голову. Вот кто подскажет, насколько дней я еду в Иерусалим.
— Назови быстро любое число.
— Четное или нечетное?
— Неважно. Любое число.
— Тысяча девятьсот восемьдесят один!
— Обалдела! Что за огромная цифра?
— Это год моего рождения.
— Понятно. Спасибо. А полная дата?
— Двадцать второе февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года.
— Сегодня, что ли?
— Угу...
— Поздравляю! То-то ты сверкаешь с утра. Нет. Не поздравляю. Поздравления будут позже. Хорошо, что сказала. Могла бы вчера сообщить.
— Вчера вы не спрашивали число.
— Да... не спрашивал. Через десять дней я уезжаю в командировку.
— В Иерусалим?
— У тебя день рождения, но это не дает тебе права задавать провокационные вопросы.
— Извини, Гера.
— Извиняю. Вот, я план тут набросал. Составь сетку встреч и все, что нужно. Отпечатай, к обеду покажешь, точнее, скажешь, реально ли уложиться в десять дней.
— Хорошо.
Тысяча девятьсот восемьдесят один — эта цифра прочно входит в сознание.
Чего? Месяцев? Дней?
Тысяча девятьсот восемьдесят один месяц — это около ста шестидесяти пяти лет. Нереально. Тысяча девятьсот восемьдесят один день — пять с половиной лет.
Опять достаю послание из коробки, закрываю глаза. Открываю страницу наугад. Читаю.
«Пур на иврите — жребий. Раз в год в День Искупления в еврейском Храме собирался весь народ. Главны коэн — первосвященник — бросал жребий, чтобы выбрать, какой из двух козлов, приготовленных в жертву, станет козлом отпущения грехов еврейского народа. Козла отпущения отводили в пустыню и сбрасывали с горы.