— Когда я получу мой якорь?
— Скоро.
— И ты оставишь меня навсегда?
— Да...
— Нет! Я не смогу без тебя жить!
Слезы горячей волной омывают лицо. Впервые за пять лет после смерти брата на доли секунды ощущаю вдруг — его действительно нет со мной! Смотрю на мирные зеленые горы за каменной стеной кладбища.
— Умоляю, не уходи навсегда! Я ни за что не возьму этот перстень! Мне просто не смогут его подарить! Никто не сможет!
— Синди, я читал книгу твоей жизни...
Розовый муравей заползает в белую ложбинку буквы «р», пьет из нее остатки воды, вылитой мною на могильный камень. Буква «р» вместе с другими составляет строки из песни моего брата:
Странник бывает странным.
Странник уходит рано.
Странник идет по свету,
И исчезает где-то...
Скульптор вылепил гитару и высек на ней стихи. С гитарой брат не расставался всю жизнь. У евреев не принято украшать надгробия. Из праха человек выходит, в пpax и уходит. Но надгробие нужно живым — тем, кто помнит...
Музыка колеблется и засасывает, как болотная жижа. Лазерные лучи выхватывают из полумрака обнаженные женские ягодицы, груди, плечи. Все это движется на длинном помосте, пересыпанное тенями перьев, мужских силуэтов, дымящихся сигар и стонущих саксофонов. Я впервые в ночном клубе. Сначала любопытство побеждало все остальные чувства, особенно одиночества, но прошел час, и я неожиданно поймала себя на том, что абстрагировалась от окружающей действительности и теперь сижу не за стойкой бара среди полусотни незнакомых людей, а на собственной лоджии, под яркими иерусалимскими звездами...
Справа от меня мужчина пытается расстегнуть ажурный лифчик, а его обладательница, томно улыбаясь, что-то шепчет мужчине в ухо.
... — Синди, вернись! — Ринат неожиданно возникает из полумрака, словно фантом, рожденный лазерным лучом. Это ее ночной клуб. Ее бизнес. Заведение так и называется: «У Ринат».
Когда-то в детстве, да и многие годы после, сестра управляла моей жизнью. Я старше Ринат на год, но она родилась с таблицей умножения в голове. Дисциплинированная, целеустремленная. Родители всегда поручали ей следить за мной. Следить, чтобы я никуда не опаздывала, ничего не теряла, ни от кого не отставала. Они надеялись, я вырасту и стану такой, как Ринат. Нормальной. Понятной. Они не догадывались, что этот деспотичный верховный главнокомандующий в виде девчонки ниже меня на целую голову и младше на целый год управляет лишь моей внешней жизнью, а внутренняя не подвластна никому. Поэтому, когда однажды ранним июньским утром, вернувшись с выпускного бала, я объявила, что уезжаю в Ленинград поступать в университет, родители и Ринат неделю пребывали в шоке, только брат, перебирая струны гитары, смотрел на меня восхищенно и тихо напевал:
Не вспоминайте вновь про Ленинград,
Он превратился в муки ожиданья.
Ты любишь этот город на Неве,
А мне из-за него одни страданья.
Ему было тогда всего десять лет... Прошли годы, и вот с дипломом об окончании никому не нужного философского факультета я пересекла границу Израиля и спустилась по трапу в душную палестинскую ночь. Брат ждал меня около справочного бюро. У нас был с детства такой уговор: на всю жизнь, для всех вокзалов и аэропортов мира — встречаться около справочного бюро. Дым наших сигарет соединился в единое облако, запутался между жесткими пальмовыми листьями, а через два года я впервые курила около белого надгробного камня с розовой глиняной гитарой.
«Время — машина смерти.
Время — машина любви».
У меня часто звучат в голове строки его стихов...
Год назад Ринат разошлась с мужем — венгром. Сестра познакомилась с ним в Будапеште на блошином рынке, где торговала советскими елочными игрушками. В те времена она делала по десять челночных рейсов в год.
При разводе сестра отсудила у венгра дом и что-то еще, продала все это, сняла небольшую квартирку в тихом пригороде Будапешта и открыла ночной клуб. Я приехала к Ринат две недели назад.
Мы гуляли по новогодним проспектам, чуть припудренным снегом, рассматривали огромные корзины с рождественскими подарками, говорили о чем-то, но были бесконечно далеки друг от друга, словно я не улетала из Иерусалима в Будапешт. И вдруг сестра сказала:
— Знаю, никогда не смогу заменить тебе брата, но ведь я тоже родной человек и очень тебя люблю. — В глазах ее сверкнули слезы (или огни новогодней иллюминации?).
— Почему ты говоришь мне это?
— У тебя такой потерянный, несчастный вид... Хочу помочь, но не знаю как...
— Несчастный вид? Может быть... Видишь в витрине серебристый игрушечный самолет?
— Да.
— Загляни в иллюминаторы. На креслах сидят люди, а стюардесса предлагает им вишневый сок.