Так или иначе, дядя Джин решил, что ему пора домой, а папаша пусть сам разбирается.
Папаша подзывал меня посидеть вместе с ним у костра, но я оставалась на берегу. С ним сядешь рядом в темноте, а он примется тебя щупать — мне от такого становилось не по себе. Папаша твердил, мол, это такой секретик у отцов с дочками, но Джинкс мне сказала, что это все вранье — могла бы и не объяснять, я и так чувствовала, что ничего тут хорошего нету. Сидела я в стороне от костра, хотя и в теплый вечер у костра было бы веселее, но мне все представлялось, какой мой папаша противный. У него изо рта почти всегда пахло табаком и виски, а если он напивался вдрызг, глаза у него закатывались, как у испуганной лошади. Когда он пытался меня пощупать, он начинал пыхтеть очень часто и громко. Нет уж, спасибо, я предпочитала сидеть в тени, пусть меня лучше искусают ночные москиты.
— Вы с этим мальчишкой, который ничуть не лучше девчонки, вздумали лезть куда не следовало, — ворчал папаша. — Столкнули бы ее обратно в воду — и сейчас были бы уже дома. Большинство дел, за которые люди берутся, и делать-то не стоит.
Я промолчала в ответ.
— Надо было оставить себе пару рыбин, пожарить на костре, — продолжал он таким тоном, словно и это был мой недосмотр — зачем позволила дяде Джину свалить весь улов в грузовик и увезти. На берег выкинуло еще несколько рыбьих тушек, но ведь он не отойдет от костра, чтобы подобрать рыбину, выпотрошить и сготовить. И я тоже не собиралась этим заниматься. Я могла только думать о Мэй Линн, и мне становилось все хуже, а краем глаза надо было приглядывать за папашей, потому что, надравшись, он становился задиристей и опасней. Таков уж он. Только что смеялся и веселился, и вдруг вытаскивает из кармана нож и грозится воткнуть в тебя. С виду — плевком перешибешь, но в наших краях знали, что он — горячая голова, и ножом орудовать умеет, и кулаками, причем воевать готов не только с бабами и детишками. Но и сдувался он быстро и через пару минут уже поглядывал, куда бы свалить от греха.
— Думаешь, тебе хреново по жизни, а, детка?
— Достаточно хреново, — кивнула я.
— Я тебе скажу, что такое хреново, по-настоящему хреново: это когда родной отец запирает перед тобой дверь и не пускает тебя домой и сегодня, и назавтра, а когда наконец разрешает тебе вернуться, то потому, что пора доить корову и собирать яйца и ему охота иметь под рукой кого-то, кому можно дать в морду.
— Ну да, — подначила я. — Яблочко от яблони…
— Тебя в жизни никто не заставлял доить корову! — вознегодовал он.
— У нас и коровы-то никогда не было.
— Я куплю корову, и, когда куплю, ты будешь ее доить. Будешь делать всякую работу, какую я делал.
— Жду не дождусь, — отвечала я и на том заткнулась. Судя по тому, как он дернул головой и как он вертел в руках фляжку со своим пойлом, настала пора вести себя потише, а то как бы фляжка не полетела мне в голову, а за ней и папаша с кулаками наскочит. Так что я сидела и молчала в тряпочку, несла ночное бдение, предоставив папаше накачиваться своим пойлом.
Луна поднялась высоко, ночь тяжким камнем легла на берег, и тут мы наконец увидели на холме свет, и свет продолжал продвигаться в нашу сторону по дорожке, что вела через густые заросли напрямик к реке. Послышался и рокот грузовика, скрип шин по дороге, треск веток, которые давил и тащил за собой грузовик.
Едва съехав с горы, еще вдалеке от берега, грузовик остановился. Я слышала в ночной тишине, как констебль Сай Хиггинс притормозил и вылез, не заглушив мотор. Он спускался из грузовика медленно, словно боялся упасть с высокого дерева. Из другой дверцы проворно выскочил Терри и побежал ко мне. Приблизившись так, чтобы мужчины не могли нас услышать, он сказал:
— Он пьян. Я вытащил его из кровати, он не хотел сюда ехать. Сказал, проще было бы столкнуть ее обратно в воду.
— Вот тебе и правосудие, — откликнулась я. — Сюда еще священника и мэра, и выйдет куча вонюча.
Констебль Сай спустился с холма, освещая перед собой путь фонарем, хотя фары грузовика полыхали так, что хоть нитку в иголку вдевай. Полицейский направился не к берегу, а к костру, брюхо его подпрыгивало перед ним, будто приветствующий хозяина пес. Папаша, слегка покачнувшись, поднялся ему навстречу. Свидание двух пьяниц.
— Где она? — осведомился Хиггинс, сдвигая шляпу со лба. Показалось суровое лицо с повязкой на глазу. Тени легли так, что за повязкой мерещился провал, бесконечный тоннель. Ходили слухи, что глаз ему выцарапала чернокожая женщина, которую он пытался изнасиловать. А еще говорили, будто кобура его револьвера сделана из кожи индейца, дескать, родственники индейского воина передали ему этот трофей. Скорее всего, пустая болтовня.
Констебль Сай не удосужился даже поглядеть по сторонам и высмотреть тело Мэй Линн. Мы же не прятали ее в лесу, завернув в ковер. Одного здорового глаза хватило бы, чтобы ее заметить. Пожалуй, и слепец не прошел бы мимо.
Папаша проводил констебля к телу; мы с Терри наблюдали за ними. Констебль Сай посветил фонарем на труп, на валявшуюся поблизости швейную машинку и буркнул:
— Ей уже больше не поливать землю мочой, но машинку, думается, можно починить.
И они оба премерзко захихикали.
— Она была хорошая, — вступилась я. — Она ничего плохого не сделала, а ее убили. Не сама же она это сделала — кто-то над ней это сотворил. И не над чем тут смеяться.
Констебль ослепил меня своим фонарем:
— Малышка, пора бы знать: дети молчат, пока их не спрашивают.
— Учу ее, учу, — подхватил папаша.
— Я не малышка, — огрызнулась я, опуская голову и скашивая глаза, чтоб не ослепнуть от яркого света. — Мне уже шестнадцать.
— Ну-ну, — проворчал констебль, водя лучом фонаря вдоль всей моей фигуры, от лба до пальцев ног. — Ты и впрямь уже не та малышка, что мне помнилась.
Не знаю, как это объяснить, но луч фонаря, которым он обводил линии моего тела, был ничуть не лучше горячего желтого языка — мне прям дурно от этого стало.
— Вы бы с подружкой присели вон там, чтоб не мешаться под ногами, — посоветовал мне папаша.
Услышав, как Терри обозвали «подружкой», констебль Сай захихикал, а папаше только того и надо — я видела, как он приосанился, выпятил грудь. Хлебом не корми — дай унизить человека. Что может быть приятнее? Разве что стукнуть дочь по затылку в тот момент, когда она вовсе не ожидает заподлянки. Мы с Терри, покорно вздыхая, отошли и сели у костра. Констебль Сай вернулся к грузовику, вытащил оттуда старое одеяло, и они с папашей прямо ботинками закатили, вроде как запинали бедную Мэй Линн в одеяло, завернули и оттащили в грузовик. Шваркнули ее туда с таким стуком, словно кто-то бросил на плоский камень большую дохлую рыбину.
— Мог и сам это сделать, — сказал констебль Сай папаше. — Привез бы ее в город, а утром мы бы ее осмотрели.
— Пусть лучше твой грузовик провоняет, чем мой, — разумно возразил папаша.
2
Мамы у Мэй Линн давно уже не было — утопилась в реке Сабин. Спустилась к воде постирать бельишко, а вместо стирки намотала рубашку себе на голову и вошла в воду — шла, пока ее с головой не накрыло. Вынырнула уже неживая, а рубашка так и оставалась у нее на лице.
Папаша Мэй Линн из тех мужчин, которые домой приходят лишь тогда, когда все остальные места обегут и всюду им наскучит. Кто его знает, заметил ли он хотя бы, что дочки дома нет. Мэй Линн говаривала, после маминой смерти папаша стал не такой, как прежде. Говорила, это все потому, что себе на голову мамочка, чтобы утопиться, намотала как раз его любимую рубашку с карманами-клапанами. Вот она, истинная любовь. А еще хреновее, что ее брат Джейк, с которым она дружила, тоже недавно помер, и не осталось даже собаки, чтобы скулить по ней.