И он пишет. Все, что помнит, — про «жертву». Про квартиру и мебель, про картины, статуэтки, сервизы… Он описывает гардероб «потерпевшей» — платья, кофты, жакеты. Он припоминает домашние тайны, о которых она ему рассказала, — тайны, известные только близким, но отнюдь не чужим. Он перечисляет изъяны на чашках, пятна на стенах, трещины на стульях — все эти ничего не значащие детали, которые должны его спасти, потому что, взятые вместе, они доказывают самое главное: Саранцев и Кузина были раньше знакомы. Близко. Давно.
Назначают проверку. Все подтверждается. Собираются лучшие судьи страны и, придираясь к каждой мелочи, тщательно взвешивают все «за» и «против».
И приходит еще один ответ. Не бланк с заранее напечатанным текстом, а отстуканное на машинке письмо, коротенькое письмо, но в нем слова: «Не виновен».
Из колонии Саранцев сначала приехал ко мне, смущенно обнял, заплакал. Теперь он уже не скрывал, чего ему стоил этот год и как он настрадался.
Потом я узнал, что Саранцев живет в старой квартире, вернулся в свое автохозяйство, где его ждали и сразу подыскали работу. Раза два или три мы говорили по телефону. Голос был бодрый, он шутил, подтрунивал над собой и даже сказал, что с прошлым покончено, что пора начинать новую жизнь. Я пожелал ему «второго дыхания», он понял меня, рассмеялся и обещал доложить об успехах.
Но «доклада» все не было, время шло, дело Саранцева вытеснили из памяти совсем другие дела — незавершенные, а значит, и более важные. И тут вдруг он объявился, позвонил, сказал не без гордости: «Завтра женюсь», добавил: «Вы мне как крестный. Будьте свидетелем в загсе». На воскресенье у меня были другие планы, но отказать ему не хотелось, к тому же я сам его подбивал все забыть и начать с нуля. Он послушался, и теперь мне предстояло скрепить своей подписью его новую жизнь.
По дороге забуксовала машина, и когда я приехал, церемония уже подходила к концу. Саранцев бережно поддерживал под руку свою невесту, на которой не было подвенечной фаты, но наряд ее, строгий и скромный, говорил о культуре и вкусе. Я вгляделся в невесту и обомлел: не может быть! Да это же Кузина!.. Конечно, она…
— Какую фамилию желаете носить в браке? — спросили ее.
— Саранцева, — раздалось в ответ.
Голос ничем не напомнил мне тот, что я слышал в зале суда. Но точеный античный профиль, темные волосы, гордо посаженная голова, холодный взгляд серых глаз, устремленный куда-то в пространство, — все это осталось. Словно и не было ничего позади.
Потом вызвали подписаться свидетелей. Я подошел к столу, взял ручку, и тут почему-то мне стало смешно. Чувствую — не могу удержаться. Да еще Саранцев подмигивает, кусая губы.
— Безобразие, — с укором сказала мне женщина, которая ведала церемонией. — Взрослый человек, а держать себя не умеете. Нашли, понимаете, где смеяться…
1958
ВЕНЕЦИАНСКИЕ МЕДАЛЬОНЫ
Дело Березкина я вел лет пятнадцать назад. Скучное, тривиальное дело: кража есть кража. Разве что необычность украденного предмета несколько отличала ее от других, ей подобных.
Предмет, впрочем, был не один — много. Много маленьких венецианских медальонов — изящных миниатюр.
За ними долго охотился известный в кругу собирателей старины музыкант Таманский. Напал на их след, когда ему оставалось жить считанные дни. И все же купил их. А сыну сказал перед смертью: «Смотри не промотай…»
Таманский-младший был одаренный художник, добрый, но безалаберный человек, для которого другом мог стать первый встречный с бутылкой в кармане. Пьянки обычно проходили на старой отцовской даче. Туда же он перевез и часть отцовской коллекции.
Однажды медальоны исчезли. Все до единого. Таманского не было на даче несколько дней. Он приехал и сразу же увидел на стене зияющую пустоту.
Никаких следов взлома обнаружить не удалось.
Ключ от дачи, кроме хозяина, имели еще двое: сторож поселка, который регулярно топил печь и прибирал комнаты, и приятель Таманского Березкин.
— Ерунда! — возмутился Таманский, когда следователь заподозрил Березкина. — Чушь какая-то… Вам просто лень искать преступника, и вы беретесь за первого, кто пришел на ум.
Это было совсем не так: первой пришла мысль о стороже. Но против нее появилось сразу множество аргументов.
Сторожа в этой семье знали давно. Он был верным помощником еще Таманскому-отцу. И за все эти годы в доме ничего не пропало.
Да и что бы с этими медальонами сторож стал делать? Едва ли он понес бы их в антикварный магазин — не так же он глуп, чтобы сразу себя выдать. Сбыть спекулянту? Но тут нужен спекулянт особый, а сторож годами не бывал в Москве, с пришлой публикой не знался, вел замкнутую и тихую жизнь.