Верил ли он сам, что «все образуется»? Он сказал Люде: «Ребенка я буду полностью содержать. И воспитывать его, если ты позволишь. Могу взять его к себе. Могу отправить к родителям. Реши, как лучше. И построю тебе кооперативную квартиру. Но большего — не могу, хоть убей».
Теперь мы никогда со всей точностью не узнаем, какой разговор произошел между ними. Не простым, как видно, он был: сразу же после этого разговора Люда купила билет и с грудным ребенком отправилась за тысячи километров — в Ленинград, к совершенно незнакомым ей людям. Цель была ясна, ее с предельной краткостью изложил Виктор в записке, небрежно нацарапанной на вырванном из тетради листке:
«Галя, я вынужден просить тебя дать мне развод. Прости. В.».
Самолет еще был в воздухе, когда Виктор, не найдя в себе мужества распутать узел, который он сам завязал, ушел из жизни.
Он зримо представил себе, какая буря разразится в Ленинграде, когда Люда вручит адресату эту записку. И еще того раньше — когда она только появится в доме родителей, от которых он скрыл свой «позор».
Буря действительно разразилась, а еще через час, после того как Люда, вручив записку, ушла, принесли телеграмму: «Виктор погиб…»
Он погиб, не решив ни одной из «проблем, проблем», а лишь создав новые, которые остаются и по сей день.
Я читаю письмо Люды в редакцию — огромное письмо, занявшее полностью две ученические тетрадки, — и пытаюсь представить себе их разговор — тот последний разговор перед тем, как ей улететь в Ленинград. И не только этот разговор, но и те, что велись между ними все последние месяцы, полные обид и претензий.
И чем больше я читаю эти тетрадки, тем отчетливей — из намеков и полунамеков — проступает фраза, которую особенно часто она повторяла: «Ты должен!.. Ты должен!..» А что, в сущности, он должен? Виктор выполнил все требования закона. И поступил так, как диктовала ему совесть. Он не сделал лишь одного — не женился. Но э т о было п р о т и в его совести, а то, что против совести, то безнравственно. Ибо — фальшиво.
Можно ли удивляться, что непомерные требования к Виктору сменились столь же непомерными к тем, кто потерял сына и мужа? Случилась трагедия, но Люда требует, чтобы родители и жена построили ей квартиру, чтобы — «по моральным соображениям» — отказались в ее пользу от своих «прав на наследство» (вклад в сберкассе на очень скромную сумму).
По моральным соображениям отказаться от права? Меня сильно смущает встречающееся порою в письмах и даже в газетных статьях «столкновение лбами» морали и права. Советский закон воплощает в себе нравственные принципы нашего общества, которым придана обязательная сила, поэтому человека, поступающего по закону, решительно не в чем упрекнуть. Достаточно допустить даже самое малое исключение из этого непреложного правила, и каждому откроется произвольная возможность самому толковать, когда следует поступать по закону, когда — нет. Борясь с правовым нигилизмом, нельзя поощрять этот же самый правовой нигилизм под флагом борьбы за мораль.
Допустим, действительно, женщине, прожившей с мужем лишь десять дней, негоже претендовать на наследство. Допустим, хотя это, конечно, не так. Посмотрим, однако, на историю с наследством ее глазами: ведь она должна отказаться от того, что ей законно положено, в пользу женщины, которая самим своим существованием стала причиной гибели ее мужа. Хороша ли эта женщина, плоха ли, виноват ли Виктор в чем-нибудь, нет ли — вопрос другой, но ведь муж погиб, и эта женщина, — разумеется, вопреки своей воле, — прямо к этому причастна. Так можно ли, нравственно ли требовать от жены т а к о г о шага?
Или — квартира. Да, Виктор обещал ее построить, обещал — чтобы ж и т ь. Но он трагически ушел из жизни — должны ли теперь родители в своем безутешном горе оплачивать еще и этот счет?
Или — ребенок. Да, Виктор хотел воспитать его, он выполнил все те формальности, которые были необходимы, чтобы ребенок имел отца, он мечтал, чтобы его родители заботились о внуке. Теперь Виктора нет, и внуку — этой живой плоти безвременно ушедшего сына — они готовы отдать все тепло. Но допустимо ли диктовать им те формы, в которые только и может облечься их забота?