Мало того! Десятилетний мальчишка вышел в тот вечер во двор закрыть на ночь калитку и случайно увидел, как с пустыря на большой скорости выскочила легковая машина. Когда она сделала крутой вираж, тормоза взвизгнули, под колесами что-то стрельнуло, водитель притормозил, чтобы проверить шины. Было темно, горели только подфарники, да еще в глубине двора тускло светилось одно оконце. Но смышленый мальчишка заметил: рослый, широкоплечий… Когда ему показали Соснина, он сразу опознал в нем того шофера. Без всяких сомнений. И — с первого взгляда.
Одна улика цеплялась за другую, и все вместе они выглядели весьма убедительно. Публика негодовала: Соснин («вопреки очевидным фактам», — разъяснял мой сосед своей подружке) начисто отрицал все. Страсти особенно накалились, когда Клава взошла на сцену и недрогнувшим голосом повторила, глядя Соснину прямо в глаза: «Это были вы!» — «Нет, не я!» — упрямо возразил тот, и зал ахнул от возмущения. «Зачем ей лгать? — спросил судья. — Или у вас с Артеменко есть личные счеты?» Соснин пожал плечами. «Вот видите, — сказал судья, — почему тогда мы должны ей не верить?..»
Скажи он эти слова где-нибудь в кабинете, и я, наверное, пропустил бы их мимо ушей. Но здесь, в огромном зале, со сцены, они звучали иначе. Обнаженнее. Резче. И уязвимей.
Ну конечно же уязвимей!.. «Почему ей не верить?» Да потому, что закон требует не веры, а доказательств. Потому, что, веря этим показаниям и не веря тем, суд неизбежно становится на опасный путь п р е д п о ч т е н и я одних доказательств другим. Это значит, что свидетель Икс, у которого безупречная репутация и хороший послужной список, имеет больше надежды повлиять на судейское убеждение, нежели свидетель Игрек, в личном деле которого два выговора за прогулы.
А между тем далеко не всегда личные добродетели надежно гарантируют точность восприятия явлений и фактов, объективную их оценку, хорошую память. Разве злой умысел — единственная причина, по которой один человек возводит напраслину на другого? Сколько раз мы сталкивались и с добросовестным заблуждением, и с неодолимым стремлением выдать желаемое за сущее, и с самовнушением, и с — вольным или невольным — внушением со стороны… Со страхом, который вносит существенные поправки в воспоминания. С жалостью, которая делает то же. И наконец, со своеобразной «психологической аберрацией», когда то, что вначале высказывалось как нечто предположительное, самому рассказчику начинает со временем казаться бесспорным: допустимое и возможное выдается за быль.
«Почему мы должны ей не верить?» — спросил судья. Зал всколыхнулся: «Правильно! Как же это нашей Клаве не верить? Соснину верить, что ли?»
Цель, ради которой суд приехал в Дом культуры, были достигнута.
Но для чего, собственно, он приехал? Или — точнее: для чего ему стоило приезжать? Для того лишь, чтобы публично покарать человека, которому предъявлено обвинение? Или — чтобы досконально во всем разобраться? С особой придирчивостью проверить улики? Продемонстрировать высокий уровень правовой культуры, воспитывая в людях уважение к закону? Ведь закон, если неуклонно следовать его велениям, не помешает торжеству справедливости, не избавит истинного преступника от заслуженной кары.
Процессуальные гарантии, строжайшее соблюдение прав подсудимого, проверка и перепроверка всех сомнений, всех версий, всех доводов сторон — это как раз для того, чтобы преступник мог быть наказан. Но — обоснованно, доказательно и справедливо. Слушается ли дело в тесной комнатке нарсуда или в просторном зале Дома культуры — закон один. И соблюдаться он должен на выездной сессии столь же дотошно, как всюду. Пожалуй, еще дотошней.
Но вот адвокат просит суд обеспечить явку свидетеля: речь идет о человеке, который видел Соснина тем вечером в десяти километрах от места происшествия и который неизвестно почему на процесс не пришел. Правда, Соснин отказывается от своего алиби, но тем важнее перекрестный допрос: может, свидетель ошибся, может, Соснин намеренно что-то скрывает; а может быть, этот допрос даст ключ к разгадке. Не к той, что предложена обвинением, а какой-то другой.
Но нет, ходатайство отклоняется. («Не срывать же нам процесс», — заметил судья.) И другое: о проведении психологической экспертизы — для оценки способности ребенка (не ребенка вообще, а вот этого десятилетнего свидетеля) в темноте, при случайной и мимолетной встрече, воспринять и запомнить приметы водителя («суд сам разберется»). И еще одно: о вызове дополнительных свидетелей — очень важных, кстати сказать.
Слушалось бы дело в нормальных, а не особенных условиях, первое и третье ходатайства были бы удовлетворены непременно. А может быть, и второе. Если суд хотел вынести обоснованный приговор (именно этого он, конечно, и хотел), то свидетели, о вызове которых просил адвокат, были ему просто необходимы. Но не меньше, оказывается, ему было нужно другое: довести процесс до конца. В тот же день. Ибо собрались люди. Сотни людей. Они ждали финала. И дождались.