Что же все-таки толкает таких козюковых на немыслимый шаг — расправиться с противником (а то и попросту с ближним) при помощи навета? Бросить тень на доброе имя — тень, которая остается даже при самом благоприятном для жертвы исходе? Сломать жизнь «законным» путем и при этом еще самому предстать героем, рыцарем правды и справедливости.
Бездарность, мстительность, карьеризм всегда плодили доносчиков в изобилии. Заманчиво — на «костях» оболганного воздвигнуть статую самому себе, предстать бдительным стражем порядка, непримиримым борцом, обличающим зло: а вдруг «пройдет»… Тем более заманчиво — потому, что занятие это, как правило, для доносчика безопасно. «Я сигнализировал, пусть разбираются те, кому надо», — простодушно оправдался один из обличителей. И я подумал, как доверчивы бываем мы иногда ко всяким «сигналам», с какой душевной щедростью, готовностью выслушать и помочь встречаем любую жалобу или просьбу и как преступно пользуются подчас этой нормой нашей жизни бесчестные, низкие люди…
…Итак, оговор разоблачен, клевета отвергнута, подозрения сняты, дело прекращено. Вот и прекрасно. Справедливость восторжествовала. Законность не попрана. Чего же еще?!
Прежде чем ответить на этот вопрос, мне захотелось узнать, насколько случай, описанный выше, является уникальным. Я решил навести справки и обратился в одну из районных прокуратур.
Вот свеженькие факты.
Инженер Б-ва, 29-ти лет, просила привлечь к уголовной ответственности инженера Р-кого, который пытался ее изнасиловать, но получил отпор. Проверка была недолгой. Без труда установили, что Б-ва и Р-кий несколько лет были близкими друзьями. От женитьбы Р-кий уклонился, время шло, появился жених реальный и перспективный — научный работник К. Незадолго до свадьбы научный работник застал невесту и ее бывшего друга в ситуации, которая отнюдь не свидетельствовала об их разрыве. Инженерша решила пожертвовать инженером, но обрести семейный очаг.
Жертва не состоялась. Когда обвинение стало рассыпаться и исход следствия уже был предрешен, «потерпевшая» написала прокурору:
«Прошу прекратить расследование по моему заявлению… Оно было написано в состоянии нервного возбуждения, вызванного ссорой с К., который советовал мне обратиться в милицию».
Как мило все кончилось — ко всеобщему удовольствию: Р-кий отделался легким испугом, К. благодушно махнул рукой на шалости юной подруги и отправился с нею в загс.
Но не нарушен ли закон? Ведь преступление свершилось — донос был сделан. Донос заведомо ложный, продиктованный низменной, эгоистичной целью. Донос, сопряженный с обвинением в отвратительном преступлении, за которое грозила кара до семи лет лишения свободы, — ровно столько же, кстати, сколько положено и доносчикам, клевещущим на свои жертвы.
Так почему же не торжествует законность? Как и Козюков, Б-ва письменно подтвердила, что об ответственности за лживое обвинение предупреждена. Расписка оказалась данью форме, не больше: за грозным предупреждением не наступило ни малейших последствий.
И бывшую ткачиху Поварову следствие тоже решило простить. Поварова обвинила руководство цеха в хищении и приписках. Три тысячи рублей украли якобы у государства начальник цеха и технолог, а оказалось, что ничего не украдено. Ничего! Думаете, Поварова об этом не знала? Добросовестно заблуждалась? Была уверена, что совершено преступление, и как человек кристально чистой души не могла молчать? Да нет же, и она просто-напросто мстила. За то, что ей не спускали ее разгильдяйство и лень, нарушения трудовой дисциплины, неумение и нежелание работать. За то, что ее уволили и не пожелали принять обратно.
В чем же все-таки дело? Почему лживый донос сплошь и рядом ничем доносчику не грозит? Почему с такой легкостью отваживаются прибегнуть к столь коварному способу расправы иные «герои»? Ведь знают же, что за это — тюрьма. А может быть, знают иное: что тюрьмы-то как раз и не будет? Почему Козюков и другие из той же компании не только не привлекались к ответственности, но даже вопрос об ответственности — какой бы то ни было — не ставился вовсе?
Прокурор, надзиравший за «делом» Зайцева, на мой вопрос ответил не сразу. Он подыскивал нужное слово.
— Это было нецелесообразно, — сказал наконец прокурор. — Нецелесообразно, — уверенно повторил он, и я понял, что слово показалось ему найденным точно.