Оно звучит весомо, это зыбкое слово, в нем непререкаемость и металл. Но какой все же смысл вложен в него, какой критерий? Для кого, спросим так, нецелесообразно? Уж не считает ли кто-нибудь ложный донос деянием не слишком опасным?
Ведь ясно, что преступление, за которое установлено наказание до семи лет лишения свободы, уже хотя бы по этому формальному признаку к числу не опасных для общества отнести невозможно. Нелишне, пожалуй, отметить и ту эволюцию, которую претерпело наше правосознание в этом вопросе: если кодекс, действовавший о 1926 по 1960 год, предусматривал за ложный донос максимум два года лишения свободы, то теперь «потолок» повышен более чем втрое! Так воплощены указания В. И. Ленина, который, ознакомившись с проектом декрета «о наказаниях за ложные доносы», предложил дополнить предусмотренные им санкции «мерой усиления». Усиления — именно так!
Но — старая истина: мало принять закон, надо, чтобы он исполнялся. Ведь закон бездействующий, мало действующий, стыдливо молчащий если и не становится мертвой буквой, то во всяком случае теряет свою реальную силу. Бездействие закона разрушает веру в неотвратимость наказания за совершенное преступление, подвергает коррозии правопорядок, вносит в него элементы субъективизма.
Хотя ложный донос причислен к преступлениям против правосудия, я думаю, его острие направлено прежде всего против личности. Не о том печется доносчик, чтобы вставить палки в колеса судебной колесницы, а о том, как бы побольней ударить по избранной им жертве. Большинство ложных доносов (62,9 %), свидетельствует журнал «Советская юстиция», совершались на почве мести (!), а 25,7 % — «из страха перед разоблачением собственного неправильного поведения». (Нет сомнения в том, что речь здесь идет о доносчицах типа Б-вой, стремящихся жестокой ценой купить непорочную репутацию.)
Добавим еще две красноречивых цифры, почерпнутые из того же исследования: 63,2 % ложных доносов (почти две трети!) содержат фальшивые обвинения в тяжких преступлениях, «то есть направлены, как пишет журнал, на применение к невиновным самого сурового наказания», причем «по 36,7% таких заявлений (свыше одной трети! — А. В.) были возбуждены уголовные дела».
Тем более странным кажется вывод, к которому приходит автор этого любопытного труда С. Юдушкин:
«Государство не заинтересовано в чрезмерном применении мер уголовного наказания, не ставит перед собой задачи привлечения к ответственности всех обратившихся в органы юстиции с ложным заявлением…»
Вот уж, право, — начать за здравие, а кончить за упокой… Да как же это — «не заинтересовано»?! Если жертва заведомо ложно обвинена в тяжком преступлении, никаких иных мер наказания, кроме лишения свободы, притом на немалый срок, закон не предусмотрел. Не следует ли считать, что в прямом велении закона государственный интерес выражен лучше, точнее, бесспорнее, чем в произвольных и малоубедительных комментариях, подогнанных под практику, которая сама порой не в ладах с законом?
Я, конечно, не думаю, что суровое наказание только и гарантирует успешность борьбы с преступностью. Совсем наоборот, я думаю, — не только и не столько… Но почему «антисуровость» с поразительной последовательностью проявляет себя именно в отношении таких преступников, снисходительность к которым особо опасна? Скажу честно: ни малейшего сочувствия, ни малейшего сострадания к доносчикам, ни малейшего желания войти в и х положение у меня нет. В чье хотите положение можно войти — даже убийца, случается, действует, как говаривали когда-то, в беспамятстве, в исступлении, не ведая, что творит. А доносчик — тот всегда ведает. Точно рассчитаны его ходы, обдумана цель, заготовлены доказательства, и свидетели, разумеется, тут как тут. Сценарий обычно сколочен плохо, он трещит и рвется по швам, но ведь все-таки он сколочен. И, как мы видели, вовсе не сразу он рвется по швам…
Тем не менее, утверждает другой исследователь, судья М. Хабибулин, почти для 40 процентов лжедоносчиков (из тех, что были привлечены к уголовной ответственности) избраны меры наказания, которые ниже низшего предела, предусмотренного законом. А это, между прочим, допустимо лишь при и с к л ю ч и т е л ь н ы х обстоятельствах, специально установленных и мотивированно принятых во внимание судом. Как бы мы возмутились, если бы оказалось, что подобное снисхождение даровано почти половине хулиганов, насильников или воров… Но разве ложный донос — преступление менее опасное?
Нравственный климат нашего общества способствует повсеместному утверждению уважительного, заботливого отношения к человеку, честности, требовательности к себе и к другим, доверия, сочетающегося со строгой ответственностью, духа настоящего товарищества. В этой атмосфере, определяющей нашу жизнь, ложный донос выглядит поистине дико. Оттого-то так опасна снисходительность к любому проявлению этого зла, так важна непримиримая борьба с ним всеми средствами, которые предоставил закон.