Квартир не хватает, и все же еще две из числа тех, что были выделены для рабочих, решили превратить в трестовскую гостиницу. Оборудовали дорогой мебелью. Снабдили посудой.
Гости не заставили себя ждать. Только были это почему-то вовсе не приезжие специалисты, а опять же трестовское начальство и ближайшие их сотрудники. Здесь вкушали и выпивали. Предавались любовным утехам. Отдыхали от забот. А потом отправлялись в «профилакторий», в «баньку», устланную коврами, на уютный песчаный пляж.
За два года от постояльцев самодельной гостиницы поступило в кассу лишь три рубля. Зато на ее содержание трест израсходовал свыше шестисот. Стоимость вин и закусок в эту сумму не включена. Подсчитать такие расходы не удалось, хотя известно доподлинно: на застолья никто не израсходовал ни единой своей копейки.
«Меня приняли на работу в стройтрест № 5 сторожем, но предупредили, что моя задача — только ловить рыбу, потому что управляющий Гущин любит свежую стерлядь… Я согласился, по указанию начальства браконьерски ловил рыбу сетью и ежедневно сдавал Алексееву, за что каждый месяц получал в управлении зарплату. Приезжали Гущин, его заместитель Баранов с женами, катались на лыжах, ходили в баню, и из выловленной мною рыбы работавшие на базе сотрудники им варили уху».
«Гущин Александр Петрович… зарекомендовал себя высококвалифицированным специалистом, грамотным инженером, волевым руководителем… Отзывчив к просьбам подчиненных, в быту скромен, морально устойчив…»
— Как вы думаете, — Гущин пытливо заглядывает мне в глаза, — я совсем погорел или есть еще небольшая надежда?
Небольшая надежда, думаю, есть: он является в суд, на скамью подсудимых не арестантом, а заместителем главного инженера стройтреста (понижение не очень-то ощутимое) и виновным себя отнюдь не считает. Он всегда казался себе личностью сильной. И значит — неуязвимой. «Нужного человека» никто в обиду не даст. Да и что, в самом деле, он себе позволял? Попариться в баньке, прошвырнуться по Волге на катере, съесть уху из свежей стерлядки? Разве не имеет на это права человек такого масштаба? Разве «не заслужил»?
Он ищет сочувствия, ждет, что я пойму, поддержу. Но я не поддерживаю, и он выкидывает главную карту:
— Я ведь все же не Еремеев…
Еремеев сидит не в первом ряду, а за барьером, под конвоем, без тонкой бородки, про которую я так много наслышан. Говорят, она придавала его худому красивому лицу выражение усталости и задумчивости. Говорят еще, что женщины были от него без ума и что гордился он этим едва ли не больше, чем своим продвижением по служебной лестнице.
В обществе «соратников» по скамье подсудимых ему не очень уютно, он требовал, чтобы его от них отделили: «Культурному человеку не место рядом с этой сомнительной публикой». Вообще-то не место, но что делать, если «культурный человек» именно с «этой публикой» крепко связал свою судьбу?
Когда-то он рос скромным, застенчивым пареньком в безотцовой семье. Мать — рассыльный курьер — выбивалась из сил, чтобы поставить на ноги сына и дочь. Миша не роптал, никому не завидовал, учился, играл на тромбоне и флейте, был смышленым мальчишкой, жадно рвущимся к знаниям. Он взял все, что дает наше общество любому, кто хочет учиться, проявить себя, — и диплом получил, и работу. С помощью институтских друзей устроился на крупнейшую стройку, где стал одним из ведущих руководителей — человеком, которого знал весь город.
Еще в Пскове, начинающим инженером, он нашел для себя подходящий пример. Была у них в управлении комната, где поселяли командированных. На небольшую сравнительно стройку приезжало не слишком-то много гостей, так что комната пустовала. Щедрый начальник «жил сам» и «давал жить» другим. Ключ доставался и Еремееву.
Теперь, став главным инженером, Еремеев решил использовать опыт. Но опять же — с размахом. На широкую ногу. Не комната будет — квартира. Не одна — две. И прибрежная резиденция — подальше от любопытных. Разный там инвентарь: катера и моторки. Стильная мебель. Интерьер, чтобы радовал глаз. Баня. Музыка. И вино.
Проект «резиденции» создаст выписанный из Карелии «ценнейший» специалист. («Общие затраты на строительство «санпропускника», которым студенты никогда не пользовались и который был предназначен для личных нужд небольшой группы работников треста, составили 13 973 рубля…» — так будет написано потом в обвинительном заключении.)