И вот спустя несколько лет мне довелось снова услышать знакомую фамилию. В коридоре суда меня окликнула какая-то женщина:
— Не знаете, где здесь судят Стулова?
Стулова?! Неужели нашелся еще один преступник с такой редкой фамилией, по странной прихоти судьбы попавший чуть ли не в тот же зал, где судили того.
Только это был не однофамилец. Это был он сам, мой старый знакомый, загадочный Василий Максимович Стулов.
Он сильно сдал: ни наглой уверенности, ни сытого довольства не было в его отяжелевшем и смятом лице. Только беспокойно бегали налитые кровью глаза и так же, как встарь, нервически дергался его мясистый нос.
Стулов встретился со мной взглядом и, видимо узнав меня, тотчас отвернулся.
Я простоял несколько минут в душном переполненном зале, хотя смысл происшедшего мне, юристу, был ясен уже в то мгновение, как я узнал, что Стулова судят снова.
Нет, он не совершил нового преступления. Его судили за старое, за очень давнее — такое давнее, что, казалось бы, пора было о нем уже позабыть.
Но о нем не забыли. Пятнадцать лет искали опаснейшего преступника, фашистского полицая, на совести которого не одна человеческая жизнь.
Он знал, что за ним идут по пятам. Он понимал, что когда-нибудь сорвется. Но долго и довольно искусно ему удавалось заметать следы.
И все-таки он сорвался. Неосторожно вырвавшееся слово заставило Лазареву вздрогнуть. Она ничего толком не поняла, но ей стало ясно, что Стулов скрывает страшную тайну.
Он безошибочно прочел ее мысли. И решил, что Лазаревой не жить…
Я хорошо помню, что и Маевский, и Брауде предполагали и это. Как сейчас вижу: заваленная бумагами комната, ночничок, тускло горящий в углу; Брауде стоит у окна, вытирает слезящиеся от усталости глаза и ворчит со своей обычной хрипотцой:
— Может, он ее из страха кокнул?.. Может, она пронюхала о нем что-нибудь… Как ты думаешь?
А мне совершенно не хочется думать, я устал и чертовски хочу спать.
— Не может быть, — вяло говорю я, чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Не может быть… — передразнивает меня Брауде. — Тоже мне Спиноза.
Но то, о чем смутно догадывались и следователь, и адвокат, подтвердилось. Тогда это были предположения, их нечем было обосновать. Теперь же другие люди, с не меньшим упорством распутавшие клубок другого преступления, доказали правоту талантливых своих коллег, отыскав последнее звено в железной цепи улик.
Загадки больше не было.
1963
ПЕРВАЯ КОМАНДИРОВКА
Не помню уже, как попало ко мне дело Николая Кислякова. Кажется, один адвокат заболел, другой — отказался. Была осень, дождь зарядил надолго, а ехать предстояло в крохотный городок, жить в доме приезжих, шлепать каждый день по грязи до суда и тюрьмы. И добро бы надежда была хоть какая — помочь, спасти! Тогда и с грязью смиришься, и с номером «люкс» о семь коек…
Может, и я бы нашел предлог уклониться, но простое любопытство заставило меня взять это дело. Никогда еще в таких «кровавых» процессах я не участвовал. Надо же было когда-нибудь начинать. И я взялся.
Взялся, хоть и понимал, что пользы от защиты не будет: непростительно жестоко свершенное преступление, и представить его иным не под силу ни одному Цицерону. Постепенно к этому привыкаешь, смиряешься с мыслью, что ты поможешь не каждому, далеко не каждому, и вины твоей в этом нет никакой. Ведь и врач вылечивает не всех — и под ножом хирурга умирают, и на больничной койке в окружении медицинских светил. Выходит, если мало надежд, то и лечить не стоит, так, что ли?
Кто-то сказал мне, что лет десять назад точно такое же дело вел адвокат Казначеев. И вроде бы даже с успехом. Вот я и решил позвонить ему, посоветоваться, прежде чем отправляться в путь.
С Сергеем Константиновичем Казначеевым мы почти не были знакомы. Впрочем, я-то его знал хорошо, а он меня вряд ли. И это не мудрено: ведь я еще был новичок, а он — защитник с большим и заслуженным именем, участник многих громких процессов, о которых всей стране сообщала печать.
Позвонил, назвался.
— Никак, — говорю, — не решу: браться ли мне за одно уголовное дело?
— Браться! — сказал Казначеев. — Обязательно…
— Вы, стало быть, знаете, о каком деле идет речь?
— Понятия не имею. Просто дел, за которые адвокату не следует браться, не существует.
Надо было сказать: «да, да, конечно», «ну, разумеется, само собой…», потому что таких дел действительно не существует, и юристу, который не знает азбуки своей профессии, нечего делать в адвокатуре. Но что это за разговор, если только поддакивать?..