Губы у него затряслись.
— К чему ты разговор этот затеял? — Мариана с беспокойством смотрела на мужа.
А тот уже кричал в ярости:
— Нет, я вам все выскажу! Теперь я вам все выскажу!
Вдруг рот его скривился в злой усмешке:
— Пей, парень! И мой стакан пей! И вот тебе трубка, бери, закуривай!
Рыжик нехотя повиновался — только бы скорей все это кончилось!
— Будет тебе душу-то себе бередить, Жоан, — старалась успокоить мужа Мариана.
— Да что ты об этом понимаешь?
— Мне ли тебя не понимать…
— Ты хоть понимаешь, кто тебе люб? Хоть это ты понимаешь?
— Да, понимаю, понимаю, сядь, успокойся.
Она бережно усадила его, бросив за его спиной нежный взгляд Рыжику. Тому вдруг сделалось противно.
— Ну, как табачок? Я тебе и гармонику свою подарил. Пьешь мое вино, куришь мою трубку. Ну, что тебе еще? Что ты хочешь? А все же есть то, что навсегда при мне останется, — ты думаешь, взял — и твое? Нет, брат, ни в жизнь тебе не услыхать той музыки — кровь в тебе ленивая, холодная…
У Рыжика все вертелось и плыло перед глазами. Старик наполнил стакан и поднес его к пересохшим губам парня. И снова обратился к Мариане:
— Ты у меня последняя. Об одном сокрушаюсь: зачем, когда молодой был, тебя не встретил… Небось не грозилась бы тогда, что уйдешь. Со мной была бы, покуда я сам бы того захотел. Ишь глаза-то у тебя смеются, думаешь, расхвастался, старый дурень… Любил я женщин-то и никогда любовь забавой не почитал, души и сердца не жалел. За красотками не гонялся — с ними хлопот не оберешься. Но были у меня женщины ласковые, горячие — это от моей любви да ласки они такими делались. Больно мне, что кончилась наша с тобой любовь. Ты — моя женщина, в тебе есть музыка. Мне плевать на этого телка, на мальчишку, и на всех других тоже; мужчина должен понимать женщину, пусть она даже ни словечка об том не проронит.
Рыжик упал головой на стол — он был совсем пьян. Трубка покатилась по полу, Мариана хотела нагнуться за ней, но старик остановил ее:
— Одно думал я сберечь — и не сумел. Выпало оно из моих рук. Моя вина… Ведь я сам, сам сказать ему хотел: мол, делай как знаешь, лишь бы только все шито-крыто было… Слышишь? А такого ни себе, ни кому говорить не след… Сам себя я обманывал. А то не миновать бы парню спознаться с моей плеткой.
Мариана шевельнулась, пытаясь что-то возразить, но он жестом приказал ей молчать.
— Я знаю, ты хочешь покаяться, ты одна, мол, во всем виновата… Не смей, не смей и поминать о том, не смей. Заикнешься — не прощу. Пора спать. Не тронь его. Пора спать. — И он вышел первым, захватив с собой лампу.
Глава третья
Всегда найдется дверь
Сидро очнулся от тяжелого сна и с трудом припомнил то, что произошло вечером. Все тело у него ломило, и в душе словно появилась какая-то трещина. Долго еще Рыжик сидел, опустив голову на стол, со смутной надеждой услышать от кого-нибудь, что же теперь ему делать. Теперь, когда он лишился единственного настоящего друга. Повиниться бы перед стариком, рассказать все без утайки, да ведь где слова такие сыщешь, чтоб от сердца к сердцу путь найти!
Здесь для него нет больше места. Тесно стало им троим в этом доме. Невмоготу ему жить там, где Добрый Мул и… Мариана. Впрочем, она тоже здесь не заживется, коли старик не оставит ее в покое. Но он смирится. Рыжик знал это.
Сидро ощупал карман: отцовы часы — вот и все его богатство. Он уйдет из этого дома как пришел. Жаль только гармошку, что старик подарил, — все же память… Надо бы взять ее с собой… Он на цыпочках стал пробираться к себе в комнату, но в темноте зацепился за скамейку и опрокинул ее. Шум разбудил старика, Рыжик услыхал его голос и замер. Внезапно какой-то приступ отчаянной решимости овладел им: чего он, в самом деле, боится? Скажет все как есть, коли Добрый Мул его спросит. Сидро собрал в мешок свои пожитки, туда же сунул гармошку. Оставил только шляпу, украшенную шелковой лентой.