— Я ж тебя сразу предупредил, Антон Иванович, что лучшей квартиры и не найти. Просторно, в случае чего обед старуха сготовит и все такое прочее. Ты ведь видал, как я живу? На лавке пришлось бы спать… Да оно, пожалуй, так и полагается, чтобы мы с тобой наотдальке друг от дружки проживали. Ну, как же, я секретарь парторганизации, обязан контроль за тобой держать, а мы бы из одной миски ели, из одного кисета табачком пользовались. Ну и обвинили бы в семейственности, как пить дать.
Бескуров улыбнулся, однако в душе испытывал безотчетную неловкость перед хозяйкой. «И на черта было Ивану Ивановичу о моей жене упоминать? Или он нарочно это сделал, чтоб я поменьше в город бегал, «летуном» не оказался?» Татьяна Андреевна, словно прочитав его мысли, вдруг спросила:
— Ну, а жена ваша как — скоро приедет?
— Право, не знаю, — окончательно смутившись, ответил Антон. — Вот обживусь, там видно будет. — Он отвернулся к Сухорукову, как бы оправдываясь, заговорил: — Меня не это сейчас беспокоит. Вот давеча на собрании Худяков заявил, что ничего у меня не выйдет. Конечно, одному тут не справиться, я понимаю, но ежели всем действовать заодно — должно выйти. Неужели колхозникам не осточертело в отстающих ходить?
Иван Иванович осторожно опрокинул пустой стакан на блюдце, усмехнулся, сказал раздумчиво:
— Кому надоело, а кому и нет. Есть такие, что давно рукой махнули на все колхозное, с рынка кормятся. Город-то недалеко. А есть и другого сорта типы. Возьмем, к примеру, хоть такую устрицу, как Петька Саватеев. Он бывший фронтовик, ранение в ногу имеет, ну, и пользуется этим. Там и рана-то пустяковая, а он с костылем не расстается, чуть что — сейчас же этим костылем в нос бригадиру тычет: не видишь, дескать, что я инвалид, какой с меня может быть спрос? А сам косой ли, вилами орудует — дай бог всякому. Только он для себя орудует, не для колхоза. В прошлом году лучшую траву по кустам да по речкам начисто обобрал, сена у него и для коровы, и для базара хватило. И до чего же сволочной человек стал, прямо диву даешься. Зимой он грабли и всякий другой инвентарь дома мастерил. Ну и пусть бы мастерил — все-таки польза колхозу. Но только вместо пользы один вред выходит. Он эти грабли у себя под замком хранил, а подошла нам нужда — Саватеев и говорит: я вам товар, вы мне участочек выделите, лошадку в город съездить, пятое, десятое… Вот и поговори с таким. Или взять эту занозу Серафимку Хватову: люди в поле, а она — в город прется с разным добром…
— А что ж ей делать? — сказала Татьяна Андреевна. — Трудодень-то у вас пустой, вот она и промышляет.
— Будет пустой, пока мы таких Саватеевых да Хватовых не прищемим, — зло отозвался Иван Иванович. — А мы их должны, Антон Иванович, прищемить, чтоб другим неповадно было.
— Правильно, — кивнул Бескуров. — Надо укрепить у людей веру в колхоз, тогда и дело иначе пойдет.
— Да как ее укрепить-то? — с тонкой улыбкой спросила Татьяна Андреевна. — Вот вы на собрании хорошо говорили, какие у нас резервы да возможности. Так об этом и прежние председатели, и разные уполномоченные сто раз уже говорили. Ну, людям и непонятно: возможности, выходит, есть, а достатка все нету.
— А ты как бы хотела? — блестя вспотевшей лысиной, накинулся на хозяйку Иван Иванович. — По-твоему, эти возможности за нас дядя должен использовать, а мы бы поглядели со стороны, что получится? Нет, голубушка, я так скажу: плохо мы тужились, сами себя обкрадывали. Возьми соседа нашего, ту же самую «Ниву». Там условия такие же, как у нас, а за два года они как шагнули вперед! То-то и оно.
— В чем же, по-твоему, причина, что они шагнули, а мы нет? — спросил Бескуров.
— Черт его знает, — поскреб небритую щеку Сухоруков. — Видать, люди там другие, ну, и руководители, конечно…
— Насчет руководителей согласен, а люди, Иван Иванович, и у нас не хуже. Таких, как Саватеев, не много, не они погоду делают. И вот что еще надо: обещания выполнять. Уж ежели сказал колхознику, что он заработает столько-то — сдержи слово, выплати. Тогда и вера у людей появится.
— Это, пожалуй, верно, — согласился Иван Иванович. — А то, действительно, обещать мы горазды, а выполнять посулы не любим. Ну и, понятно, расхолаживаем народ. Но и так делать, как делает Платон, тоже не годится. Он, ежели бы дать ему волю, все колхозникам бы отдал без разбору, а потом опять бы пошел к государству с протянутой рукой — помогите, дескать… И без того мы в долгах, как в шелках.
— Ладно, разберемся, кому мы должны, а кто — нам, — сказал Бескуров.