— Мне везет, — усмехнулся Овчинников. — У меня и лен, и ферма, и хлебов до черта.
— На то и бригада твоя первой зовется, — весело сказал Бескуров. — Ничего, общими силами справимся, главное — захотеть…
— Вот именно, — поднял голову от какой-то бумаги Звонков, все время не вмешивавшийся в спор, однако не пропустивший из него ни слова. — Вот тут я набросал, Антон Иванович, кое-какие соображения, как нам на первое время финансовое положение поправить, а то доярки давно обещанного аванса требуют.
— А я думал — вы уж их авансировали.
— Да нет пока, другие расходы пристигли. Вот тут указано…
— Давай лучше без бумажки, пусть все послушают…
VII
В суете и хлопотах незаметно пробежала неделя, пошла вторая… Обычно Бескуров вставал с зарей и на квартиру возвращался с сумерками. Татьяна Андреевна тоже вставала рано, ее мать, болезненная, сгорбленная, но все еще подвижная старушка, поднималась еще раньше и успевала вскипятить самовар, разогреть вчерашний суп. Бескуров наскоро выпивал два-три стакана чаю, иногда кружку молока и спешил на улицу.
— А варенья чего же не попробовали? — говорила Татьяна Андреевна, относившаяся к постояльцу тепло и приязненно, однако любившая иногда подтрунивать над ним. — Не стесняйтесь, оно же не покупное, я сама варила.
Вечерами к Бескурову все время приходили люди, хотя он и предупреждал, чтобы со всеми вопросами к нему обращались в конторе. Но люди шли, и Бескуров, чувствуя, что это очень стесняет хозяйку, вынужден был допоздна засиживаться за разными деловыми разговорами. После ухода мужчин Татьяна Андреевна проветривала избу от махорочного дыма, подметала пол, занавешивала окна, недовольно говорила:
— Прутся, а того не понимают, что человеку отдохнуть надо. Известно, мужичье порядка не знает. В городе, небось, не так было, Антон Иваныч?
— Да, конечно, — рассеянно отвечал Бескуров.
Татьяна Андреевна присаживалась к столу, щурила свои темные с лукавинкой глаза, начинала жаловаться на деревенскую скуку и сочувствовать Бескурову: дескать, ему с непривычки здесь еще тоскливее.
— Старуха у меня не хочет в город ехать, а то бы я давно туда подалась, — снижая голос, как-то призналась она. — Ей уже за семьдесят, болеет часто… Ну, а без нее я вольная птица…
— Из колхоза мы тебя никуда не отпустим, — хмурясь и бесцельно передвигая на столе предметы, сказал Антон.
— Да я пока и не прошусь, — тонко улыбнулась Белоглазова. — Там видно будет, как и что. Вы-то разве, Антон Иваныч, насовсем в деревню захоронились?
— Да, насовсем, ежели не прогонят колхозники.
— Странный вы человек, — насмешливо сказала она. — Не хотите признаться, а я ведь понимаю: разрешили бы уехать — только бы и видели вас.
— Ну, это ерунда, никто меня не неволил, я сам согласился здесь работать, — сдерживая раздражение, ответил Бескуров.
Она видела, что этот разговор ему не нравится, однако продолжала с той же насмешливостью, едва прикрытой нотками сочувствия:
— Сгоряча это у вас вышло. Ну, и как же дальше думаете жить? Жена-то ведь сюда не поедет, да оно и понятно. Кому же охота в навозе копаться? Так и будете изнывать, кому же от этого польза? Вы поглядите на себя в зеркало, вон как вас за неделю вымотало, а дальше еще хуже будет. Все вы, партийные, какие-то высушенные, так и проходит мимо вас настоящая жизнь…
— Ну, вот это ты загнула! — невольно рассмеялся Бескуров и сразу почувствовал, как у него отлегло от сердца.
— Да уж известно, — убежденно сказала Татьяна Андреевна. — Нет, я все равно уеду отсюда. Морока тут одна, а не жизнь. Это которые семейные, они за свой огород зубами держатся, а мне одной мало надо.
— Замуж надо выходить, вот и интерес в жизни появится, — посоветовал Антон.
— Какие тут женихи? — горько усмехнулась Белоглазова. — Так, видимость одна. Есть один подходящий, да и тот женатый.
Бескуров хотел спросить, кто же он, однако воздержался: незачем ему вмешиваться в эти дела. И без того Бескурова несколько смущало, что он продолжает жить у молодой вдовы, хотя в первый же день заявил, что поселяется здесь временно. Правда, он как-то спрашивал у Ивана Ивановича, нет ли где более подходящей квартиры, но тот с полной убежденностью заявил, то лучше и искать нечего. Не мог же Антон рассказывать Сухорукову о своих сомнениях. А между тем Бескуров стал все чаще примечать, что красивая и с виду неприступная Белоглазова, щеголявшая даже на скотном дворе в праздничных нарядах, проявляет к нему явную симпатию. Было ли это простое женское кокетство или желание задобрить его и получить какие-то поблажки — он не мог угадать. Днем Бескуров не думал о ней, но, оставаясь с ней наедине, разговаривая вечерами о пустяках, он против своей воли и подчас не отдавая в том отчета, любовался и ее лицом, и статной фигурой, и мягким, чуть насмешливым голосом, а особенно улыбкой, когда Татьяна Андреевна была в хорошем настроении и улыбалась поминутно. В такие моменты он забывал о своей тоске и, ложась спать, с еще большей нежностью вспоминал о Зое и сгорал от нетерпения ее увидеть.