Но не так-то просто было вырваться в город. По разным мелким делам туда ездили бухгалтер Давидонов, а чаще Звонков, и Бескуров не раз наказывал ему зайти к жене, предупредить, что он пока не может приехать, но скоро будет непременно. Просто взять и поехать без какого-либо повода Антону казалось неудобным, а повода все не было. «Хоть бы на какое-нибудь совещание вызвали», — мечтал он между делами, которых, что ни день, становилось не меньше, а больше. Антон еще не успел хорошо узнать и запомнить всех людей и, может быть, поэтому ему казалось, что без него вряд ли хоть одно дело будет исполнено так, как надо.
Как-то Бескуров весь день пробыл с Овчинниковым, наблюдал, как тот, позабыв даже умыться, бегает из избы в избу, чтобы дать колхозникам наряды, поторопить их с выходом на работу. Выяснилось, что учета у Матвея Сидоровича никакого нет: кто вчера трудился, кто прогулял или опоздал — все это бригадир держал в памяти. А когда приходило время заполнять трудовые книжки, выработка в них проставлялась на глазок. Приметил Бескуров и такой факт. Не только у Овчинникова, но и в других бригадах отдельные колхозники постоянно были заняты на высокооплачиваемых работах, а иные — на низкооплачиваемых. Передовиком же считался тот, кто имел больше трудодней, хотя в действительности он, случалось, прогуливал по два-три дня в неделю. Иной злостный прогульщик оказывался куда настойчивей бригадира: не захотел выполнять работу посложнее — ему давали полегче и повыгоднее. Бескурову рассказали, например, что Мария Пивоварова, женщина острая на язык и своенравная, будучи к тому же соседкой Матвея Сидоровича, до того осточертела ему своими жалобами и кляузами, что он попросту не знал, как от нее отделаться. И, наконец, нашел выход — назначил ее молоковозчиком на ферму. И теперь Пивоварова, здоровая, проворная баба, посвистывает на лошадку, получая по трудодню за каждую поездку до ближайшего сливкоотделительного пункта.
Бескуров приказал немедленно освободить ее от этих несложных обязанностей и дал взбучку Овчинникову за мягкотелость.
— Прохоров как делает, знаешь? Я был вчера у него, советую и тебе сходить, убедиться. Он, брат, за каждым колхозником не бегает, как ты, они к нему сами за нарядом приходят. И, заметь, не утром, а с вечера. А у тебя что получается? Дал ты сегодня Попову задание на мельницу поехать, а он пока собрался, те лету смазал, вожжи да хомут нашел — добрых два часа прошло. Заглянул в конюшню, а лошадь на выпасе, надо еще за ней идти. Разве это порядок? Завтра же, будь добр, заведи табель-наряд и вывеси его на видном месте. Пусть все видят, кто прогулял, кто честно поработал. А дня через три бригадное собрание созови, там мы выведем лодырей на чистую воду. Без строгого учета и дисциплины не будет, как ты этого не поймешь?
Разговор происходил на улице, недалеко от стоянки тракторов и других сельхозмашин. Возле них хлопотали механизаторы. Овчинников, жуя губами цигарку и искоса поглядывая на трактористов, терпеливо ждал, когда председатель кончит. Вдруг он яростно выплюнул окурок, хотел, видно, по привычке раскричаться, но, вспомнив, что Бескуров говорит с ним спокойно, убеждающе, с явным желанием помочь, глухо сказал:
— Я и сам вижу, что без учета худо. Сколько разов просил у Звонкова учетчика, так и не дали. А мне тоже не разорваться. Сам же наседаешь: то делай, это давай, а я один. И между прочим, лодырей не я лично развел, а правление их пораспустило. Я их пробовал прижимать, так меня же одернули: дескать, круто берешь, здесь тебе не завод, гудка и всего прочего нет. Того же Петьку Саватеева взять…
— А он мог бы быть учетчиком?
— Чего же не мог? Грамота у него есть, да не хочет.
— Ладно, учетчика мы тебе подберем, но ты и сам борись за дисциплину, пора с этой кустарщиной кончать.
— А то как же? Конечно, пора. — Матвей Сидорович серьезно и как-то тепло посмотрел на Бескурова. — Я-то все сделаю, что потребуется, в случае чего — ты поправишь. Признаюсь по совести, с тобой, может, и трудновато поначалу будет, без ругни не обойтись, зато надежда есть, что не подведешь. А Прохорову-угоднику ты веры не давай, фальшивый он мужик. Он там, у себя в бригаде, благо далеко она, все равно что второй председатель, казнит и милует по-своему. Боятся его, потому и разговоров об этом нет. Ну, ты сам уразумеешь, что и как, присмотрись только хорошенько…