— Потому и фактов нет, что тонко все делается. Слухи-то идут, а зря народ говорить не станет. Вот вы бы взяли да проверили, тогда и факты бы появились.
— Думаешь, не проверяли? Однако ничего такого не обнаружилось…
— Значит, плохо проверяли, — упрямо сказал Костя.
Председатель махнул рукой…
Клаву это не особенно интересовало, ее мысли были заняты другим. Хотя некоторые перемены к лучшему на центральной ферме всем бросались в глаза, Клава понимала, что сделано еще очень мало. Отношение к ней доярок по-прежнему оставалось неопределенно-выжидательным: поегозит, мол, новый зоотехник на первых порах, а потом привыкнет и успокоится. Установленный ею распорядок соблюдался туго, с пререканиями, но утешало то, что Анна Михайловна и Аня Сушкова открыто поддерживали Клаву и при случае крепко, по-свойски, стыдили и отчитывали нерадивых. Как скоро убедилась Клава, Анна Михайловна была поистине великой труженицей. Несмотря на то, что у нее на руках было трое детей (муж умер два года назад), Хребтова лучше других управлялась с домашним хозяйством и всегда первой приходила на ферму. Казалось, она и минуты не сидела без дела. Проводив коров на пастбище, Анна Михайловна сразу же принималась чистить стойла, потом брала косу и шла в поле или в ближайший овраг, где по склонам росла хорошая трава, возила накошенную зеленку на скотный двор, потом носила воду и сливала ее в огромный котел на кормокухне. Придя домой, бралась за посуду, мыла, скребла, подметала в избе, штопала ребячью одежду, поливала, полола грядки и окучивала картофель… Ее и в темень, когда уставшие люди зажигали огонь, ужинали или уже отдыхали, можно было увидеть за работой дома, а то и в огороде. Проходя, иные женщины спрашивали: «Анна, ведь спать пора, неужели ты не устала?» А она в ответ, не разгибая спины: «Вот грядку дополю и пойду…»
Тем обиднее было Клаве видеть, что, хотя Анна Михайловна явно одобряет и поддерживает ее действия, она в то же время почему-то сторонится ее, на вопросы отвечает неохотно, кратко и сухо. Клава терялась в догадках, нервничала. Наконец, улучив момент, когда Хребтова, закончив вечернюю дойку, отправилась домой, Клава пошла вместе с ней. Долго и мучительно подыскивала слова, чтобы начать разговор, и заговорила совсем не о том, о чем хотела.
— Сегодня Красавка опять прибавила молока. По-моему, она вполне может давать литров десять, а то и двенадцать. Сколько она зимой давала?
— Кабы кормов было в достатке, Красавка после отела больше пуда дала бы, — с тихой гордостью за свою любимицу сказала Анна Михайловна, и глаза ее потеплели. — А у нас ведь как — сено да солома, концентратов редко бывает, покупать их не на что, силосу тоже мало. Ох, как силос коровы любят! А у меня и Фея молока прибавила, видели?
— Да, я знаю, — кивнула Клава. — А вот у остальных доярок пока все по-старому.
— Ленятся — вот и по-старому. Дуська кинула вчерась охапку травы, а чтоб последить, как коровы ее поедят — где там! Сейчас же и след простыл. Все гулянка у нее на уме.
— А вот Аня старательная, только коровы у нее очень уж запущенные.
— Ничего, поправятся. Она ведь недавно их приняла. Конечно, Анька Дуське не ровня. Вот только нетерпеливая она, доить худо умеет, учить еще надо.
— Вот если бы вы ей показали, Анна Михайловна, она бы живо переняла.
— А я и так показываю. Она, и верно, переимчивая, понятливая девка…
— Помните, Анна Михайловна, наш первый разговор, в молокоприемной? — волнуясь, сказала Клава. — Ну вот, мне все хочется спросить: почему вы тогда ушли? Говорили все правильно, хорошо, а тут встали и вышли…
Что-то дрогнуло в лице доярки — то ли брови враз опустились, то ли морщинок прибавилось вокруг скорбно сжатого рта. Она стиснула шероховатыми, темными пальцами концы платка, с минуту шла молча, потом тихо и невнятно ответила:
— Стыдно было, вот и ушла…
Клава не совсем поняла, почему Анне Михайловне было тогда стыдно, но расспрашивать она не решилась. Так они и дошли молча до дома Хребтовой. Доярка взялась уже за кольцо, вдетое в калитку, но вдруг обернулась, обдала Клаву прямым горячим взглядом.
— За себя было стыдно, девушка, да и за других тоже, ох, как стыдно… Да разве мы не видели раньше, как у нас плохо? Я-то разве не замечала? Все замечала, да притерпелась, рукой на все махнула. А ты пришла и нас уговариваешь: неужели, мол, не осилим? Я в ту ночь долго не могла уснуть, так-то уж горько было. А что ушла, так ты на это не обижайся, сдуру это я…
— Что вы, я нисколько не обижаюсь, — обрадованно и благодарно сказала Клава. — Какие могут тут быть обиды. Мне главное, чтоб откровенность между нами была, доверие. Вы не представляете, у меня сейчас будто гора с плеч!.. Спасибо вам.