Бескуров заставил себя просидеть не менее часа в конторе, прежде чем отправиться к дому Егора Пестова, в котором поселилась Клава. Было уже темно, но Бескурову казалось, что каждый встречный знает, куда и зачем он идет, и видит, как он взволнован. Поэтому Бескуров намеренно замедлял шаг и пытался спокойно представить, какой выйдет его встреча с сыном и матерью Клавы. Но представить никак не удавалось, и он опять начинал думать о Клаве, любовь к которой должна помочь ему преодолеть все трудности — не только теперь, но и в будущем. Это было единственное, в чем он не сомневался…
Машина еще не ушла, и на крыльце Бескуров встретился с одноглазым шофером. Тот сразу узнал председателя и, прикрыв ладонью рот, живо прошмыгнул мимо. После того, как Звонков отошел от дел, лихой водитель чуждался людей, выпивал в одиночестве и только Косте Проскурякову в минуту пьяной откровенности заявил, что ему надоело «бродяжить» и с этих пор он станет порядочным человеком. Заменить его пока было некем, и Бескуров надеялся, что, может быть, и не придется заменять. Костя тоже был такого же мнения. Сейчас, заподозрив, что шофер навеселе, Бескуров даже и не подумал сделать ему замечание: ведь он привез Клаву. Возможно даже, что она сама угостила его по случаю новоселья.
Просторный пятистенок Егора Пестова был ярко освещен большими висячими лампами. В той половине, которую хозяин уступил квартирантам, суетились люди. Бескуров подумал, что, несмотря на поздний час, в избу набились любопытствующие, но, войдя, увидел лишь Лену и Володю Шишкина, устанавливающих гардероб. Клава помогала им, а Манефа Григорьевна (ее имя Бескуров узнал заранее) невысокая, с выбившимися из-под теплого платка седоватыми прядями, топталась возле, давая указания. Но Бескуров едва взглянул на них — его взгляд приковал мальчуган в плисовой курточке, достававший из открытого сундука лошадку. Лошадка застряла в других вещах, и Женя никак не мог ее вытащить, хотя брался обеими руками то за голову, то за льняной хвост. На Бескурова он даже не оглянулся. Первой заметила его Клава и тотчас вспыхнула, не зная, что сказать. Она каждую минуту ждала его и все-таки растерялась. Бескуров, скрывая волнение, нарочито громко произнес:
— Здравствуйте, Манефа Григорьевна. С прибытием вас.
Старушка живо обернулась, на мгновение сузила глаза, вглядываясь, потом распустила морщинки на лице и почтительно ответила:
— Здравствуйте, товарищ председатель. Уж простите, что не управились, вот сюда присаживайтесь, а то разбросано все, не знаем, за что и ухватиться.
— Не беспокойтесь, я ведь на минутку. Хорошо доехали?
— Да хорошо, ничего будто не потеряли и не поломали. Шофер-то хоть и одноглазый, да уж больно вострый, каждую кочку углядит. Внучек вон так и заснул на руках, а уж как ему на автомобиле покататься хотелось. Женя, поздоровайся с дядей, что же ты в сундук прячешься?
— Бабушка, это лошадка не вылезает, а я не прячусь, — сказал мальчик и осторожно посмотрел на Бескурова.
— Дай-ка я помогу, — сказал Бескуров и наклонился над сундуком. Выручив деревянного коня, он поставил его на пол. — Ну, вот, теперь можно и ехать.
— Он не ехает, ему спать хочется, — наставительно проговорил Женя. — Бабушка, а где он будет спать?
— А вот поставим тебе кроватку, тогда и лошадке место найдется. Ты покатайся пока.
— Ладно, ставьте скорей.
Бескуров смотрел во все глаза на мальчика, искал в его лице Клавины черты и не находил их. Он видел круглое румяное личико, вздернутый маленький носик, большие синие глаза — и все это, взятое в отдельности, нисколько не напоминало мать. Это был просто Женя, собственной персоной, со своим неповторимым обликом, с непонятным Бескурову внутренним миром, в котором Бескурову, так или иначе, предстояло занять какое-то место. И странное дело, Бескуров уже не думал о том, сможет ли он полюбить этого мальчика, его интересовало сейчас другое — как отнесется ребенок к нему, примет ли его в свой внутренний мир, станут ли они друзьями.