С чувством повторив про себя это «Всегда!», Док вдруг почувствовал, как веревка выскользнула у него из рук. Оказывается, его что-то удерживало на плаву? Он стремительно падал вниз, а мимо проносились стихи из Библии, звучащие голосом Криса. «Иисус сказал: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Нет другого пути? «И нет другого имени у людей под небесами, коим надлежало бы нам спастись». Нет другого пути. Только путь Божий — или никакого.
Ну и ладно! Тогда никакого.
Док решил, что сможет обустроиться и в таком мире. Все равно лучше, чем церковные песнопения, дурацкие правила, слащавые ангелочки, лицемерные проповедники и бесконечная скука.
От одиночества начинало мутить. Вокруг темно, темнее, чем в самую безлунную ночь вдали от большого города, когда они с Крисом и Джейком ездили на охоту. К тому же на охоте ощущался легкий бриз со стороны реки, аромат камыша, посвистывание ноч-
ных птиц. А тут — ни дуновения ветра, ни звука, ни проблеска света. Он был сам по себе настолько, насколько даже не мог себе представить. Страшная мысль пронзила его: неужели это навсегда? Неужели это не временное состояние, не переход из одной фазы к другой? Неужели это — ад?! Или начало ада...
Он почувствовал жар. Ярость сжигала его изнутри. Нестерпимый гнев, злоба, ненависть ко всему и всем, дикое раздражение искали выхода, но не находили. Поблизости не было ни молоденькой медсестры, ни склочного пациента, ни христианина-фанати-ка, ни жены, ни детей. И не было никого, перед кем он мог бы доказывать свою правоту. Никого, кто мог бы испугаться накачанного атлета, прислушаться к авторитету в научных кругах, поклониться административной должности, восхититься мастерством хирурга. Никого, кто воспел бы борца за равенство женщин, мужественно принимающего пациенток на аборты.
Аборты... Теперь уже не было сомнений — да и когда они были? Аборт — это детоубийство, он это всегда знал, просто старался не думать. Перед глазами встали образы обезображенных детских трупиков, в ушах застыл немой крик о помощи... Он почувствовал острую боль, рвущую на части его плоть — боль, которую ощущали все те малыши, которых он безжалостно уничтожал столько лет...
На память пришли его беззаботные, бездумные фразочки: «Сущий ад!», «Адская работа». Тогда он и представить себе не мог, каков ад будет на самом деле. «Пошел ты к черту!», «Черт с ним!». Сейчас он был бы рад даже черту с рогами... А ведь прошло не более часа, и впереди — бесконечное, нескончаемое безвременье, так что и календаря на стенку не повесишь, где, подобно зекам, он отмечал бы оставшиеся до освобождения деньки. Как можно выдержать столько? Даже мысль о столь долгом наказании была невыносима.
Но если он вырвется отсюда, куда идти? Где укрыться? В раю? От одной мысли у него Подступила тошнота к горлу. Совать голову в это ярмо, сидеть рядом с этими праведниками — ну уж нет... Врата ада были заперты, но замок висел изнутри. Если бы Бог пожелал войти в этот страшный мир, Док бросился бы подпирать дверь плечом, чтобы не впустить Его.
Док жаждал помощи, но не избавления; надежды, но не праведности; дружбы, но не с людьми Божиими. Перед глазами возникла надпись, которую Данте вознес над вратами своего ада: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!».
Впрочем, уже не было надежды, последние капли ее просочились между пальцами и канули в небытие. Дока охватила паника, хотелось куда-то мчаться, что-то делать. Он привык жить по плану, стремиться к успеху, добиваться поставленных целей, совершенствоваться. Здесь ничего этого не было и не могло быть. Пустота.
Была бы хоть компания таких же обреченных на страдания, как он — в фильмах заключенные неплохо устраиваются, находят среди сокамерников друзей, вместе все-таки веселее. Вспомнился Марк Твен с его забавными описаниями загробной жизни. Где, где все великие люди, которых писатель поселил в аду? Никого нет, даже самых ничтожных. Не с кем посетовать на условия содержания, поругать надзирателя, почитать письма от семьи. Даже телевизора нет — хоть бы кино посмотреть, музыку послушать или поболеть за любимую команду. Да пусть даже воскресную проповедь крутят — было бы над кем посмеяться...
Раньше Док представлял себе ад (если ад, правда, существует), как пиратский корабль, где собрались самые хитрые, самые властные и самые интересные люди. Себя он воображал капитаном этого корабля и говорил себе: «Уж лучше быть капитаном в аду, чем кастратом с арфой в руках». О том, что среди веселых разбойников должны были бы оказаться и фашистские палачи, он не задумывался. Впрочем, никто же не заставляет водить с ними дружбу! Он выбрал бы себе товарищей по вкусу и возглавил бы эту группу, как когда-то возглавлял студенческий клуб... Теперь ему было стыдно за свою наивность. Похоже, он больше никогда не увидит ни одного человека... Пока не протрубит страшный Ангел Господень, и не явится грозный Судия, и не выстроится к Нему скорбная очередь непрощеных...