Лежа с закрытыми глазами, Крис различал свет, проникающий сквозь веки. Иногда до него долетали голоса: вначале чужие, профессиональные, строгие, потом нежный, родной. Услышав мелодичный голос жены, он так обрадовался, что захотел тут же подняться с кровати и обнять ее. Ему казалось, что силы вернулись к нему. Он не смог расслышать всего, но некоторые фразы долетали до него, в том числе тихие слова «я люблю тебя». Он попытался ответить: «Я тоже люблю тебя», но губы не слушались его, как и веки, которые тяжелыми заслонками закрыли глаза. Тело стало неудобной и обременительной оболочкой, оно отказывалось исполнять приказы еще ясного ума. Крис смирился и лежал, с благодарностью слушая Сью и принимая ее заботу о себе.
Она была такая очаровательная. Крис вспомнил, как впервые увидел ее. Он учился в одиннадцатом классе, а она в восьмом, и они оба пришли на каток в Долине Вильяметты. Дети, подростки и взрослые с удовольствием надевали коньки: в их маленьком городке было немного других развлечений. Огни, музыка, сахарная вата, воздушная кукуруза, лимонад, объявление по микрофону: «Катаются все», толчея, смех, следующее объявление: «Катаются пары», волнение, страх, робкие слова: «Можно вас пригласить?» и ее ответ: «Да»... Они поженились через год после Вьетнама, когда он демобилизовался. Он блаженствовал от одной мысли, что они теперь вместе навсегда.
Он услышал другой голос — Анжелы, так похожий ца мамин, только потоньше. У девочки было меньше лет за плечами и меньше жизненного опыта, но она унаследовала от Сью ее ум и находчивость. Голосок дрожал от страха перед будущим.
— Папа, это Анжела. Ты слышишь? Я люблю тебя. Я все время молюсь за тебя, мы все молимся.
Анжела. У нее сейчас самый прекрасный возраст — двадцать один год, полна энергии, веселая. Уже почти год замужем, но так и осталась «папиной дочкой». Они всегда находили общий язык, но после гибели Дженни десять лет назад стали просто неразлучны. Крис услышал, как она всхлипывает, а Сью утешает ее.
— Пожалуйста, поправляйся скорее! Ты же самый лучший папа на свете. Когда тебя выпишут, я приготовлю твое любимое жаркое. Помнишь, ты говорил, что у меня вкуснее всех получается? И булочки испеку, и в теннис будем играть, и ты выиграешь, честное слово! Папочка...
Крис почувствовал, что гс^лова дочери опустилась ему на грудь, а потом отпрянула, боясь затруднить ему дыхание. Солнышко мое, не бойся, наоборот, мне хорошо, Kozda ты так близко. К своему разочарованию, Крис не услышал своего голоса. Жаль, значит, Анжела не положит свою милую головку обратно. Несколько минут было тихо, потом заговорила Сью:
— Крис, я провожу Анжелу и скоро вернусь с маленьким Крисом. Нам не разрешают здесь втроем находиться. Анжела придет еще.
До свидания, папочка! Я еще приду к тебе, — в голосе дочери слышались надежда и боль.
До свидания, солнышко мое. Мы еще встретимся рано или поздно.
Тишина стала пустой и тяжелой. Сейчас ничего не мешало ему, и он начал осторожно продвигаться к дальнему концу тоннеля. Слова Анжелы убедили его было остаться в этом мире — не ради себя, а ради нее, ради семьи. Тот, дальний, иной мир тянул его все сильнее, и если бы дело было только в нем самом, он, не раздумывая, покорился бы воле волн. В самом деле, это было как выбирать между солнечным океанским побережьем и мрачным затхлым болотом. В то же время Крис знал, что конечное решение остается не за ним и не за его близкими, а за Кем-то Другим. Это радовало его. Он не сомневался, что Другой знает единственно правильный выход.
Знакомый мальчишеский голос вернул Криса к началу тоннеля. Как прекрасны голоса любимых людей! У Сью и Анжелы высокие и нежные, у маленького Криса тонкий, как у всех детей, но в то же время сразу слышно, что говорит мальчик. В какой-то момент Крис подумал, что этот ангельский голосок слышится из дальнего конца тоннеля, из мира иного, настолько он был чистый. Нет, не может быть. Он прислушался к словам ребенка.
— Папа, привет. Мама сказала, что неизвестно, слышишь ты или нет, но надо говорить, будто ты слышишь. Можно, я так буду говорить?
Крис улыбнулся, надеясь, что улыбка отразится на губах. Конечно, можно, сынок. Его слова так и остались мыслями. Он воспринял это уже без раздражения, примирившись с утратой мостика между мыслями и речью.
— Я был в гостях у Мартина, и мы смотрели футбол, а мама позвонила из больницы, прямо после матча, и сказала, что ты попал в аварию. Тетя Диана отвезла меня в больницу. Она не знала, куда поставить машину—то ли у главного входа, то ли у знака, где скорая помощь нарисована, и сказала, что ей влетит, если она оставит машину, где не надо, и еще машину могут забрать полицейские. А потом она сказала: «Блин, надоело все, ставлю здесь». А на самом деле она сказала не «блин», а другое слово, но мама говорит, что такие слова говорить нельзя. А тетя Диана раньше никогда не говорила такие слова, а мама сказала, что она просто нервничала. А Мартин не нервничает, а все равно это слово иногда говорит. А еще мама сказала, что ты не успел досмотреть второй тайм из-за аварии, я тебе могу рассказать, как наши сыграли. Хочешь?