Это письмо задело очень глубокие струны его души. Сначала он хотел спрятать его в папку с пометкой «Отзывы — негативные», идущую сразу за значительно более толстой папкой «Отзывы — позитивные», но потом передумал и прикрепил над своим столом: пусть это письмо всегда будет немым укором и не дает ему опускаться до мелочной, язвительной небрежности. Оно служило ему своеобразной епитимьей, которую он наложил на себя сам. Глядя на это послание, Джейк вспоминал, что не должен делать поспешных выводов, и бросался еще на раз перепроверять достоверность фактов перед сдачей статьи в верстку. Он не планировал так надолго вывешивать письмо всем на обозрение, но оно производило положительное впечатление на коллег и посетителей, закрепляя за Джейком репутацию открытого, честного, ищущего журналиста, умеющего достойно принимать критику. Когда его в очередной раз обвиняли в предвзятости и бессердечии, он указывал на это письмо и скромно говорил, что он человек негордый и готов исправиться.
Рядом с этим письмом висело другое, написанное от руки очень небрежным, неровным почерком, в котором путались прописные и строчные буквы. Автор явно торопился и не беспокоился о каллиграфии. «Уважаемый мистер Вудс, я вижу, вы снова защищаете этих вонючих либералов, гомиков и прочих. Не очень-то радуйся, жид, фашист поганый, коммуняка недорезанный. Гореть тебе в геенне огненной, и так тебе и надо!». В записке недоставало только фразочки «искренне Ваш», подписи и обратного адреса. Посланию было уже два года, но Джейк с гордостью выставлял его на всеобщее обозрение. Отчасти он делал это потому, что считал, что, если кто-то настолько ненормальный так сильно настроен против него, значит, он, Джейк, — на верном пути. Отчасти он не убирал письмо и потому, что, когда он (довольно часто) критиковал по тому или иному поводу религиозных фанатиков и ультра-правых, это письмо придавало твердости в решении выве-
ста их на чистую воду, поскольку напоминало, с кем, по сути, он имеет дело. Это было самое злобное письмо из всех, которые он когда-либо получал, и Джейк предпочитал эту неприкрытую и отрезвляющую ненависть той напыщенной, надменной чуши, которую посылали ему другие «консервативные христиане», кутающие ту же самую ненависть в благообразные одежды «заботы», «сострадания» и «всепрощения».
Джейк окинул взглядом помещение отдела новостей в надежде на вдохновение. Он увидел море голов, склоненных над экранами компьютеров или с телефонными трубками у уха. Все, что было ниже плеч, скрывали перегородки, но Джейк знал, что руки у всех этих людей стучали по клавиатуре, копались в ящиках столов, перебирали бумаги, щелкали скрепками и листали справочники. Другой примечательный предмет, следующий по распространенности за телефонным аппаратом, были чашки. В большинстве из них плескался крепкий кофе, но были и такие, где по какой-то причине был налит чай или какао. Так или иначе, кофеин витал в воздухе, вписываясь в напряженный ритм неумолимых сроков, правящих бал в газете. Неудивительно, что журналисты в большинстве своем были народом нервным и раздражительным. Однако, несмотря на это, в отделе новостей, как нигде, дарила доброжелательная, шутливая атмосфера. Время от времени из какой-нибудь кабинки поднималась рука в попытке забить трехочковый в мусорную корзину на другой стороне прохода. Один из репортеров любил покидать над кабинками летающую тарелку. У некоторых в столах были спрятаны пугачи с пистонами и водяные пистолеты. Джейк оглядел помещение, наполненное улыбающимися и нахмуренными лицами с закатившимися в задумчивости глазами, и отметил про себя, что оно подобно государству в государстве. Оно жило своей особенной и неповторимой жизнью, и цокающий звук нажимаемых клавиш сопровождал каждое движение возвышавшихся над перегородками лиц.