Грабители методично извлекли все, что находилось в карманах, и Максу, которому показалось, что происходящее уж слишком затягивается, в какой-то момент пришла в голову мысль закричать, не то чтобы и вправду закричать, но хотя бы для очистки совести попробовать крикнуть в слабой надежде, что на его крик кто-нибудь придет. Но едва из горла Макса вырвался слабый и неуверенный звук, больше похожий на жалобный стон, как чья-то ладонь зажала ему рот. Правда, он мог бы без труда оттолкнуть эту руку, показавшуюся ему маленькой рукой подростка, но он боялся, как бы другая рука, может быть, такая же маленькая, но уже вооруженная, не занялась бы им более радикально, к тому же он почувствовал соленый и грязный вкус этой ладони на губах и из чувства брезгливости рефлекторно закрыл рот.
Кроме всего прочего, им овладела какая-то апатия, ему показалось, что гораздо приятнее лежать без движения, не вмешиваясь в происходящее и почти сладострастно отдавшись постыдному чувству покорности, отказаться от всякого действия. Так же бывает во время отчаянной, пропащей любви или на операционном столе, когда в ватной тишине операционного блока под ослепительным светом лампы анестезиолог в окружении хирургов в ку-клукс-клановских одеждах накладывает вам маску на лицо. Вот и сейчас, несмотря на лихорадочную деятельность двух типов, нависших над ним, Максу показалось, что время, словно в замедленной съемке, все больше растягивается и останавливается, подобно двигателю, теряющему обороты.
Не надо было ему этого делать, но иногда невозможно удержаться от непроизвольных и необдуманных действий, и Макс, подстрекаемый любопытством, стал потихоньку подглядывать сквозь пальцы — кажется, оба очень молоды, интересно, как они выглядят, — и вдруг резким движением, не отдавая себе отчета в том, что делает, сорвал платок с одного из них. Открывшееся ему словно в тумане лицо и в самом деле оказалось очень молодым. Он успел только различить на этом лице сменяющие друг друга выражения растерянности, негодования, ярости и злобы, как над ним мелькнула рука, удлиненная тонким стилетом, и молодой человек, судя по всему испуганный не меньше, чем его жертва, всадил клинок в горло Макса, точно под адамово яблоко. Лезвие прошло через кожу, затем, повредив по пути сонную артерию и яремную вену, разрезало трахею и пищевод, после чего, скользнув между двух позвонков — седьмого шейного и первого грудного, — рассекло спинной мозг Макса, и вокруг не было никого, совсем никого, кто мог это увидеть.
Все окна были темны, и никто в них не смотрел, кроме собаки той женщины: она еще не спала в этот час на пятом этаже дома № 55. Один лишь этот мастиф, задумчивый и спокойный, — это Макс заметил еще тогда, в первую их встречу, — только этот пес, страдая от бессонницы, смотрел в окно, погруженный в свои размышления, и стал свидетелем этой ужасной сцены. Если бы этот зверь-мыслитель по натуре был предрасположен к видениям, то в качестве продолжения разыгравшейся на улице драмы он, наверно, мог бы разглядеть, как душа Макса бесшумно отлетела и унеслась прочь, растворяясь в ласковом эфире.
Часть II
13
Нет.
Ни вознесения, ни эфира, ни чего-либо похожего. Как ни странно, умерев, Макс продолжал воспринимать происходящее вокруг него. Он лежал голый на узкой кровати, занимавшей четверть маленькой комнаты, стены которой были выкрашены в цвет охры с эффектом патины, поглощающей тусклый свет стоящей на ночном столике лампы, ее красный абажур с бахромой еще больше приглушал цвета. Несколько минут Макс лежал с открытыми глазами, напрасно пытаясь разглядеть что-нибудь вокруг себя. Прошло еще несколько минут, все это время Макс силился припомнить, что же могло с ним произойти. Безрезультатно. Наконец, так ничего и не надумав, он стянул с себя одеяло и, борясь с головокружением, поднялся с кровати, натянул брюки, аккуратно сложенные на спинке стула, и направился к двери. Неизвестно почему ему подумалось, что она заперта на ключ.
Он ошибся. Дверь открылась без труда, однако она выходила в длинный пустой коридор с рядом таких же закрытых дверей, между которыми на равном расстоянии друг от друга располагались светильники, горевшие тускло и сонно, как ночники. Коридор казался таким длинным, что ни по одну, ни по другую сторону нельзя было различить, где он кончается, а отсутствие окон и каких-либо других деталей интерьера делало его исключительно однообразным и не давало абсолютно никакой информации, как если бы дверь и в самом деле была заперта. Голый по пояс Макс уже было собрался вернуться в комнату, как вдруг заметил в глубине коридора неясную фигуру в желтом халате, которая, как и он, стоя возле своей двери, робко выглядывала в коридор. Не будучи осведомлен о природе этого существа, Макс застыл в нерешительности, не зная, что предпринять: подать знак или спрятаться, как вдруг увидел еще один силуэт, при появлении которого фигура в желтом поспешно прижалась к стене. Насколько можно было видеть, этот новый персонаж, одетый во все белое и возникший неизвестно откуда, мягко, но решительно сделал выговор Желтому Халату, который сразу же после этого исчез.