- Держи! Разиня! - презрительно крикнул Алеша и бросился в ледяную воду - по пояс.
Саша и Андрей выдернули мокрого братишку на берег: теперь ему надо идти домой, но разве можно уйти, когда не высмотрены еще два перемета?
Об утерянном самом крупном в это утро налиме ребята по какому-то молчаливому сговору не обмолвились ни одним словом, хотя каждый из них все утро думал только о нем.
Мысль об ускользнувшем «лобаче» мучительно преследовала Алешу днем и ночью.
Казалось, никогда не простится Саше преступная его оплошность, потому что на переметы ловились в ту весну только «веретешки».
Несмотря на отчаянные мольбы Алешки, «поднимал» хребтинки переметов только Саша.
Предприимчивый младший брат решил соорудить собственную снасть.
В столярной мастерской отца, под притолокой, был заткнут длинный, необыкновенной прочности шнур.
На него можно было бы навязать и два десятка поводков, но у Алеши имелось всего лишь три крупных «щучьих» крючка. Он решил сделать закидушку.
И хребтинка и поводки у Алеши получились одинаковой толщины, но это нисколько не смущало юного рыбака. «Вполне надежна. Не только любого лобача, - быка выволоку», - думал он.
- На твою снасть только чертей ловить, - смеялись братья.
Вода в Ульбе быстро сошла, посветлела, клев налимов кончился. Сверхнадежная снасть Алеши возвращалась все время «с червями».
Братья просушили переметы и спрятали их до следующей весны.
Не сдался только Алеша. Он решил попытать счастья с заветной закидушкой в «Иртыше-батюшке», где со всей вешней силой еще играли воды.
Место для ловли Алеша выбрал за городом, у последнего обрывистого утеса, от которого река делала крутой поворот к югу в ковыльные степи.
Казалось, всей страшной силой Иртыш бил в этот гранитный выступ.
То ли тысячелетним непрерывным напором волн подмыло и разрушило кромку скал, то ли от подземного толчка, но часть утеса рухнула в воду, образовав стремительный кипящий порог, с торчащим из воды каменным лбищем.
Чуть ниже гранитного выступа - глубокий омут. Тяжелые струи, закручиваясь, обнимали лбище и отбегали к берегу.
Пенные воронки да грязные бурлящие водовороты ходили в нем взад и вперед.
В середину этого омута и метнул закидушку Алеша. С плеском упала двухфунтовая гирька и увлекла в таинственную глубь три щучьих крючка, наживленных целыми клубками выползков.
- Ловись, рыбка, большая и маленькая, - по суеверной привычке братьев, прошептал Алеша. Не спеша он привязал хребтин- ку за тонкий стволик талового куста и загляделся на воду.
Река шла сильно, во всю неоглядную ширину.
Ночь наплывала с гор. Заря гасла. Волны ежесекундно менялись в окраске: от цвета расплавленного металла на середине до разлитого подсолнечного масла чуть поближе и густого мазута у крутых берегов. А сколько же было промежуточных оттенков.
И все это пышное великолепие красок жило, неслось в подернутую дымками даль.
Казалось, вскочи на зыбкую спину красавицы реки, и понесет она тебя, как горячий скакун, сквозь степи, леса и горы в сказочную страну, к далекому синему морю…
В предутренних теплых сумерках омут показался еще таинственней, шум порога - грозней. Над головой, спеша на север, пронеслась невидимая стайка гоголей. По тонкому свисту крыльев, похожему на звон колокольчиков, определил Алеша породу пролетевших птиц.
Из пучины омута с пугающей неожиданностью выворачивались клокочущие буруны, точно в глубине его бились гигантские рыбы.
От разгорающейся зари пухлые клочья пены на волнах порозовели.
Другая сторона реки все еще не была видна, река казалась морем.
Как и вечером, Алеша смотрел на воду. Он прибежал слишком рано и боялся взяться за хребтинку, чтобы не отпугнуть рыбу.
Ему казалось, что сейчас проснувшиеся лобачи вышли на жировку и вот-вот наткнутся на соблазнительные клубки червей.
Рыбак присел на берег и решил:
«Просчитаю до ста и - тогда…» - Алеша считал, слушал и смотрел, как играла полая вода.
«Девяносто восемь, девяносто девять…» - Куст, за который Алеша привязал закидушку, залило на полметра прибывшей за ночь водой, он все время качался.
Мальчик подсучил штаны и ступил в жгучую воду.
С пересохшим горлом, с сильно бьющимся сердцем Алеша приподнял на себя хребтинку и тотчас же ощутил такой рывок из глубины, от которого он только чудом устоял на ногах.
Вырванный из рук шнур обжег ладони, и если бы не был крепко привязан за стволик, то безнадежно ушел бы в омут, как ушел в него по маковку пригнутый куст.
Первой мыслью Алеши было бежать за братьями, но, представив, как Саша будет выводить лобача, а он - хозяин закидушки, только сучить ногами на берегу, Алеша снова приподнял хребтин- ку. И снова мальчик с трудом удержался на ногах и то лишь потому, что ухватился за ветку.
Рванувшаяся в глубину омута рыбина почти отвесно выпрыгнула высоко над водой вместе с гирькой и болтающимися поводками.
Казалось, что хребтинка, натянутая до отказа, вот-вот лопнет. И, конечно, лопнула бы давно, если бы не пружинил таловый куст.
Растерявшийся Алеша увидел толстое брусковое тело рыбины: у нее была короткая тупая голова и кроваво-красные плавники.
Лишь только никогда не виданный Алешей «лобач» с плеском ушел вглубь, мальчик снова уцепился за шнур.
Но шнур точно зацепился за камень. Алеша изо всех сил рванул за хребтинку, и чудовище, выметнувшись на поверхность, понеслось по ней, едва касаясь воды брюхом: так скользит камень, брошенный с огромной силой опытной рукой. Вся голубоватосерая спина и серебристо-белые бока ее были видны юному рыбаку.
Рывок на исходе шнура был таким сильным, что Алеша упал на куст и расцарапал лоб и щеки.
Мокрый по воротник, посинелый от холода, с окровавленным лицом, он все же изо всех сил тянул за шнур, сдерживая мчащегося великана. Но снова чудовище помчалось в глубину.
Сколько времени прошло в неравной борьбе с ним, Алеша не сумел бы сказать. Но, наверное, больше часа.
Солнце взошло. С онемевшим от холода телом, с натруженными руками, он едва держался на ногах, когда на берегу появились люди.
Это были дряхлый, седой старик с красными слезящимися глазами, в плисовой скуфейке, в вытертом тулупчике, подпоясанном полотенцем, с длинным багром, которым он цеплял проносившиеся вдоль берега жерди, поленья, коряжки, толстая женщина в мужской шапке-ушанке, с ведрами на коромысле, и босой болезненный подросток с льняными волосами, чуть прикрытыми на макушке детской фуражечкой с оторванным козырьком.
Женщина опустила пустые, загрохотавшие по камням ведра и с коромыслом бросилась на помощь к Алеше. Но добраться до него, стоящего уже по пояс в воде, она не смогла и потому бегала по берегу и кричала старику:
- Багром! Багром его чепляй, Сенафонтыч… Я говорю багром! - приблизив толстое лицо к самому уху древнего старичка, громко кричала она.
Старец поправил плисовую скуфейку, приложил ладонь лопаточкой к густо заросшему седой шерсткой дряблому уху и спросил:
- Ась?
- Ба-а-гром, говорю, тетеря!…
Старик понял и засуетился, мелко переступая ногами, обутыми в кожаные калошки.
- Ужотко изловчусь… Изловчусь, - шамкал старик, занося длинный багор над заметно ослабевшим то всплывающим на поверхность, то снова уходящим в глубину тайменем.
Алеша из последних сил тянул и тянул упористого, как бык, великана к берегу. Рывки рыбы становились все слабее и слабее, но и у мальчика уже не оставалось сил.
Наконец, Алеша, собравшись с силами, снова подтянул чудовище к берегу.
Сенафонтыч «изловчился» и ударил его багром по спине. Но удар был так слаб, что таймень рванулся вглубь, старик выпустил багор и, потеряв равновесие, упал в воду.
Когда старик в мокром тулупчике вылез на берег, без багра, он был очень смешон и жалок, но всем было не до смеха.