Карено. Да, иногда.
Профессор. Вы, верно, много работаете? Вы уж не такой краснощекий, каким были несколько лет назад. Я помню вас хорошо, когда вы посещали мои лекции.
Карено. Я и теперь слушаю ваши лекции, если есть воз-можность.
Профессор. Вот как? Да, я, действительно, с интересом слежу за вашей работой. (Улыбается.) Отчасти вы все-таки мой старый ученик. За двумя учениками я слежу с интересом. Это вы и Йервен. Вы ведь знаете Йервена?
Карено. Да, вы хорошо знакомы.
Профессор. В последнее время вы, без сомнения, имели на него влияние. В нем есть, или, по крайней мере, был до последнего времени отпечаток вашей смелости, хотя он далек от широты вашего миросозерцания. Его докторская диссертация очень дельная работа.
Карено. Я еще не читал ея.
Профессор. Она печатается. Да, совет профессоров ее одобрил. В ней большое чувство меры и благоразумия; вы не узнАете его. Полный переворот.
Карено. Переворот?
Профессор. Да, кажется, это можно так назвать. Полный переворот по сравнению с прошлым. (Улыбается.) Йервена нельзя было считать благоразумным. Но теперь он, видимо, одумался. О, Йервен добьется своего. Через несколько дней он доктор и делается стипендиатом. Это принадлежит ему по праву. В конце концов вам, Карено, также не мешает подумать о стипендии. Почему вы не сядете? (Дает место.) Места хватит обоим.
Карено (кланяется. Садится на край стола, кладет свою шляпу).
Профессор. Я читал вашу последнюю работу. И должен сознаться, что очень ценю ваше дарование. Сегодня утром я показал вашу работу профессору Валю и сказал: — «Со временем он будет нашим коллегой».
Карено (делает движение).
Профессор. Да, это надо признать за вами. Ваши способности должны быть оценены. Разумеется, я с вами не согласен во многих ваших нападках на Стюарта Милля и (улыбаясь) и на меня. Кажется, вы не совсем нас поняли. Это часто бывает.
Карено. Я писал в свободное время; моя работа не может считаться законченной.
Профессор. Ну, да, я это понимаю. (Осматривается) Да, у вас, действительно, здесь очень удобно и уютно… Что это (показывает) там на дереве? (Встает и ведет, указывая.)
Карено. Это ракетные трубки. Остатки сожженного фейерверка. Сохранилось от прежнего жильца. Я так их и оставил.
Профессор. Кто здесь жил?
Карено. Поэт Иргенс.
Профессор (осматривая). Много кpaсоты в таком искусственном свете. Много ярких красок. (Возвращается к скамье и садится.) Гм… Не обижайтесь, если я, как старший, позволю се6е вам дать несколько добрых советов. Если бы я в молодости встретил помощь со стороны опытного чело-века, она была бы мне очень полезна. Но помощь пришла тогда, когда я успел уже сбиться с дороги. Так почти всегда бывает. Вот я и решил зайти к вам сегодня (смотрит на часы) на несколько минут. Жаль, если ваше дарование не будет оценено, и я буду считать себя ответственным, если вам не удастся устроиться.
Карено. Очень любезно, господин профессор, что вы обо мне вспомнили.
Профессор. Видите ли, Карено, я теперь пользуюсь, не скажу, известным влиянием, — конечно, этого нет, — но из-вестным именем и весом. Во всяком случае, мои противники относятся ко мне недостаточно справедливо. Я либе-ральный и современный человек, ученик свободных англий-ских мыслителей, а многим это кажется даже слишком ра-дикальным. В конце концов у меня все же есть маленькое, имя и положение. Мне кланяются на улице и считаются с моим мнением. 3а границей я также не совсем неизвестен. Но так было не всегда. Я тоже был молод, слишком молод; когда я был в вашем возрасте, я хотел делать то же, что вы теперь; прежде всего мне хотелось на что-нибудь напасть. (Смеется.) И именно мне хотелось напасть на классиков. Да, теперь я смеюсь, но тогда я искренно верил, что эти старички не совсем заслужили свою славу. Молодо-зелено. Как вы думаете, сколько мне тогда было лет?
Карено (хочет отвечать).
Профессор. Двадцать девять. Да, судите сами. Я почти склонялся к той мысли, что классиков, как поэтов и как носителей культуры, в наше время не следует печа-тать. Впоследствии я, слава Богу, лучше разглядел их значение. Я говорил, что эти старые писатели были хороши в свое время. Но их произведения, — говорил я, — в смысле художественном и в смысле духовного содержания ниже произведений современных писателей. В то время я был совершенно слеп к вечной кpaсoте классиков. А чтС они значили, как вожди культуры? Учение Аристотеля о самоза-рождении насекомых из пота животных, утверждение Вер-гилия, что пчелы рождаются во внутренностях гниющих животных, мнение Гомера, что больные люди одержимы демо-нами, мысль Плиния лечить пьяниц совиными яйцами, — все это и многое другое казалось мне смешным, ужасно смешным. Теперь, конечно, я в особой статье мог бы превоз-носить классиков именно за это. Они классиками остались, и я глубже смотрю на вещи. Не знаю, читали ли вы эту мою работу?