Пароходик сипло прогудел три раза и боком ткнулся в баржу, она заскрипела и полезла на берег, а с берега в лицо Павлику пахнуло раскаленной землей и какой-то мятной горечью — потом он узнал, что так пахнет разогретая солнцем полынь.
Павлик и его отец сошли на берег, вместе с ними сошел и попик. У него была плетенная из лыка котомка на веревках — с такими котомками когда-то ходили по селам коробейники. Попик легко и привычно перекинул котомку через плечо, широко перекрестился и, прищурившись, оглядел сожженный зноем берег, голые поля, где «от колоса до колоса не услышать голоса», уползавшую вдаль дорогу, покрытую ковром горячей пыли.
— Батюшка! — визгливым тенорком крикнул кто-то в толпе на берегу.
Попик, присмотревшись, ласково кивнул в ответ. И сейчас же к нему, мелко семеня, опираясь на самодельный посошок, на ходу снимая зимнюю шапку-ушанку, подошел высохший вертлявый мужичок с редкой бородкой, с неправдоподобно большими глазами, которые одни только и казались живыми на его бескровном лице. Подпоясанный по самотканой серой рубашке мочальной веревочкой, он стал перед попиком, беспрестанно подергивая веревочку свободной рукой.
— А, Степан! — сказал попик. — Ну, как Авдотья?
— Померла. Померла, батюшка! — с торопливой готовностью залопотал человек с большими глазами. — Третьеводни схоронил. Без вас пришлось, вы уж простите, извините… Силантий Матвеич отпел, — все честь по чести. Отмаялась, отголодалась…
Попик снял шляпу, перекрестился:
— Пошли ей, господи, царство небесное.
— Да уж это как есть! — с прежней готовностью подхватил большеглазый. — А хотя ежели сказать: какое ни царство, а помирать ни одному неохота. Это вон, скажем, птица счастливая: ежели и голодает, все одно не знает, что смертушка ей на роду значится…
Помолчав, попик спросил:
— И куда же теперь?
— Да ведь куда все! В Ташкенту эту басурманскую. Две юбки старухины да еще шаль везу. — Степан похлопал по узелку, привязанному сбоку. — Там, сказывают, за юбку-то мешок муки первеющей выменять можно, ежели с умом. А мне же ума, сам знаешь, не занимать стать. Вот я и житель. Много ли мне надо? И еще рассказывают, батюшка, — верить ли? — будто хлеб там стоит стеной и никто колоска не тронет: все сыты. А я два колоска сорвал и сыт. Я не пропаду, батюшка, никак мне не пропасть. Я улизливый.
— Как то есть улизливый?
— Аль не знаете, батюшка? Поговорка такая у нас водится: улизливое теля двух маток сосет. Я к людям подход имею, я знаю, что к чему. Мне теперь, по секрету, после старухиной кончины все дороги в жизни открылись, мне, прямо скажу, удержу нету!
Павлик стоял рядом с отцом и слушал, отец прилаживал к ручке чемодана поясной ремень, чтобы легче было нести.
В это время пароходный гудок сипло взревел, и Степан, как подстегнутый, подпрыгнул на месте и рысью побежал к сходням, изо всей силы подпираясь посошком, чуть не падая от слабости и выставив вперед бородку, из которой торчал зажатый зубами желтый кусочек картона — проездной билет.
У самых сходней Степана остановил «капитан» в зеленых галифе.
— Ну куда прешь, лысая твоя голова? — спросил он. — Тебе же в Самару надо, а «Мировая революция», она нынче в Синбирск рейс держит. Завтра назад пойдет. А? Ну?
— Ах, господи боже мой! — чуть не заплакал Степан. — Стало быть, еще день не жрамши ждать!
— Ну, некогда мне с тобой! — «Капитан» сердито отстранил Степана. — Давай, кто на Синбирск — проходи!
Степан отошел, сел у сходней, всхлипывая, как ребенок.
Вскоре пароход ушел, светлый след, проложенный им на воде, растаял, и только тогда Павлик снова увидел реку — до этой минуты ее заслоняли люди, их голоса, их горе.
— Пошли, Павлик! — нарочито бодрым, театральным баском позвал отец.
— А куда, пап? — Павлик как будто только в эту минуту очнулся после нескольких дней сна. — Куда мы?
— В Стенькины Дубы. Тут верст семь — не больше. Погоди-ка, я чемодан перехвачу… Вот так… Пошли к деду. Он у меня старик хороший. Ты не думай, он нас не прогонит, не беспокойся… Охотиться будем, рыбу ловить — проживем!.. Конечно, я виноват перед ним — не послушался, поссорился, из дому ушел… Но ведь ты же внук ему. Правда?
— Наверно, правда, — неуверенно ответил Павлик. Ему хотелось спросить отца, из-за чего же поссорились они с дедом, но он так и не спросил.