Потом прошлое отошло, отступило назад, и Павлик, как будто вернувшись издалека, с вниманием посмотрел кругом. Папоротниковые заросли выше его роста вздымались по сторонам дорожки, как маленький тропический лес. Казалось, оттуда вот-вот выскочит какой-нибудь саблезубый тигр или пятнистая пантера или выползет, сверкая серебристой, с чернью, чешуей, питон или очковая змея. Дубы в три и четыре обхвата широко раскидывали свои корявые руки, обнимались и переплетались в высоте. Большие, в две ладони величиной, краснели в зарослях головки диких мальв, вздымались сиреневые метелки иван-чая, каплями крови рассыпались в траве гвоздики. Здесь, в лесной чащобе, скрытое от солнечного зноя, все зацветало и отцветало позднее, здесь вся жизнь шла замедленнее, тише. Невольно Павлик припоминал выжженную, голую землю, через которую шли с отцом от берега Волги в Стенькины Дубы. Казалось, это были две разные страны, разделенные тысячами километров, — вот этот лес, словно могучая живая зеленая река, радость земли, и та пустыня, знойная и унылая. И там и здесь жили люди. Почему одни жили здесь, а другие там, почему одним выпало на долю ходить по этому чудесному зеленому царству, а другим — умирать с голоду в выжженной беспощадным солнцем голой земле? Почему одни люди живут хорошо, а другие плохо, почему столько на земле горя? На все эти вопросы Павлик не мог ответить. Но они мешали его радости, мешали видеть и слышать то, что окружало его.
Сабаево озеро лежало в длинной узкой долине, опушенное, как все озера здесь, высокими камышовыми зарослями, покрытое круглыми листьями водяных растений; между ними желтые тугие головки кувшинок и белые, оправленные в зеленые чашечки цветы озерных лилий. Было безветренно, вода застыла в берегах совершенно неподвижная, и в ней, на недосягаемой глубине, синело небо, но не такое, как над головой, а темное, грозовое.
Дети долго купались в теплой воде, прогретой солнцем до самого дна. Купались прямо в одежде, чтобы потом подольше сохранить радостное ощущение прохлады. Кланя, плотно облепленная мокрым платьем, все время смеялась и баловалась, брызгала в Павлика водой, а он стеснялся непонятно чего и сердился на нее.
Потом пытались ловить рыбу, но она не клевала, да и рыбы в озере осталось мало, по словам Андрейки, «вся задохлась зимой», — озеро очень обмелело еще в прошлом году.
По пути домой завернули к «нашему дубу» — так Андрейка и Кланя называли самый огромный в лесу дуб, тот самый, на который Павлик не смог вскарабкаться в день своего приезда. Теперь, правда тоже с трудом, ему удалось это сделать.
С ветки на ветку вслед за Андрейкой карабкался он вверх, окруженный густо переплетающимися ветвями, узорчатой листвой, сквозь которую иногда просвечивала даль.
На самой вершине дуба, в развилке ветвей, была устроена своеобразная беседка: к надежным сучьям были привязаны веревками две доски и перед ними — палки, словно перила; здесь можно было совершенно безопасно сидеть и смотреть на раскинувшийся внизу простор.
Пока карабкались вверх, Павлик боялся сорваться и поэтому почти не смотрел по сторонам. И только плотно усевшись на самодельной скамейке, между Андрейкой и Кланей, чувствуя рядом их плечи, огляделся.
Почти необъятная ширь распахнулась кругом. Вершины деревьев, растущих ниже, казались отсюда зелеными кучевыми облаками; они, понижаясь, уходили далеко-далеко, до самого горизонта. Кое-где, возвышаясь над ними, остро втыкались в небо вершины сосен; они поднимались над зеленью дубов словно чуть рыжеватые зубчатые островки. Была видна и вершина пожарной вышки, с которой дед Сергей оглядывал свои владения, — значит, где-то рядом с нею, внизу, не видимый за деревьями, стоял кордон. Да. Вон оттуда тонкой струйкой поднимается дым.
И только в одной стороне лес не доходил до самого горизонта. За волнистым краем его вершин голубел в дрожащем мареве зноя купол церквушки. Павлик догадался, что это — Подлесное. А дальше, за церквушкой, тянулись желтовато-серые, плавящиеся в знойном воздухе поля и за ними узким серебряным лезвием блестела река.
— Это Волга?
— Ну да.
Захватывало дух от высоты, и глаза застилало слезами. И думалось: может быть, много-много лет назад кто-нибудь из дозорных Стеньки сидел вот на этом суку и смотрел отсюда на Волгу, ожидая приближения врага. А сам Стенька, в красном плисовом кафтане, нетерпеливо ходил под деревом, и на нижнем суку висела его оправленная в серебряные ножны сабля. Неужели это было когда-нибудь?