И конечно, он уже хорошо знал, что самым верным лекарством от этой неизбывной боли служило общение с другими людьми, — чужие горести и радости как бы растворяли его собственное горе, разбавляли, он не был с горем один на один. Но вместе с тем это горе казалось таким близким, таким дорогим, что, когда он искал избавления от него, этим как бы обижал маму, обижал себя. И только с отцом он чувствовал себя в такие часы спокойно: горе у них было общее.
Он попросил отца взять его в это утро с собой в лес. Иван Сергеевич внимательно посмотрел на сына, по его худому, тонкому лицу пробежало облачко. Но он согласился.
— Пойдем, малыш. Только мы сегодня рано вернемся.
— Почему?
— Должны приехать подрядчик и представитель американской фирмы, которая будет рубить лес.
Павлик шагал позади Ивана Сергеевича, глядя, как трудно ступают у отца ноги: все больше сказывалось нажитое на фронте вздутие вен. В лесу было прохладно и хорошо. Ежевика цеплялась за ноги, солнечный свет золотой паутиной цедился сквозь зелень деревьев, чуть слышно пахло прошлогодним листом — так пахло вино, которое мама однажды давала Павлику попробовать на Новый год.
— Пап! А что такое подрядчик?
— Ну как тебе сказать… Это человек, который нанимается выполнить за кого-то другого работу… А этот другой ему за это платит… Вот у нас сейчас… Лес должна рубить американская фирма, ей разрешили потому, что АРА помогает нам от голода. Но для фирмы это слишком хлопотно. Вот она в городе и объявила торги: кто возьмется за нее выполнить эту работу — ну, нанимать рабочих, рассчитываться с ними, валить и пилить на клепку лес, вывозить его… На торгах работу у всех других перебил подрядчик Глотов, он взялся дешевле всех…
И опять шаг за шагом, и шелест травы по обочинам дороги, и крик птицы, и переливающиеся краски цветов, и блеснувшая за стволами деревьев зовущая синь воды.
— Пап.
— Что, сынок?
— А тебе жалко лес?
— Очень. Я же здесь рос. Я тоже, как твой дедушка, каждое дерево здесь знаю. Только они тоже выросли, стали выше и толще.
— А неужели нельзя не рубить?
— Ты уже спрашивал об этом, сын. — Иван Сергеевич достал портсигар, свернул папиросу и только после этого заговорил снова: — Видишь, голод какой. По всей стране идет сбор помощи. Создана организация: Помгол — Помощь голодающим Поволжья. Она собирает посылки, деньги, вещи, открывает столовые. Но все это — капли в море.
И опять шаг за шагом, и шелест травы.
— Пап, а разве эта АРА не могла бы просто так одолжить хлеб, а не рубить лес? А потом бы ей отдали, когда урожай.
Иван Сергеевич вздохнул:
— Они не хотят так, сынок.
Когда Иван Сергеевич и лесник, переходя от дерева к дереву, начали свою однообразную работу, Павлик нашел уютное место на небольшой полянке, несколько раз прошел по ней, опасаясь, не притаилась ли где змея, а потом лег под деревом так, что ему сквозь крону дуба были видны кусочки неба. Небо было не яркое, не синее. Листва, казалось, колыхалась не от ветра — для Павлика он был совершенно неощутим, — а от падавших сквозь нее солнечных лучей и отливала сейчас всеми оттенками зеленого цвета, от густо-темного до самого нежнейшего; это была неповторимая зеленая радуга. И она не оставалась неподвижной, она жила, непрерывно переливалась, как будто широкий зеленый водопад лился, лился и никак не мог пролиться на землю. Павлик спал и не спал, он колыхался и плыл куда-то на зеленых волнах, жалел, что они не приехали сюда раньше: здесь мама ни за что бы не умерла…
На кордон вернулись вовремя. Только успели поесть затирухи, которой теперь их кормила бабушка, как на дороге, ведущей в Подлесное, раздался стук ошинованных железом колес — они прыгали по выползавшим на дорогу корням деревьев.
— Н-но, милаи! — кричал дребезжащий голос.
Вскоре под самыми окнами раздалось позвякивание сбруи и мягкий топот лошадиных копыт о поросшую травой землю.
Иван Сергеевич вышел навстречу приехавшим, а Павлик, прячась за косяком окна, с любопытством и неприязнью всматривался в них.
Приехали «гости» на двух повозках. Седоусый, медлительный и важный старик с пушистыми белыми усами — лесничий Георгий Васильевич Милованов. У него было недовольное, болезненное лицо. Высокий, с длинным лицом, бритый молодой человек в необычной одежде со множеством карманов, с коричневой трубкой в углу рта — американец Джеймс Кестнер, а краснолицый, коренастый, с неестественно черными блестящими усами, в картузе с блестящим, как и усы, лакированным козырьком и, несмотря на жару, в черном пиджаке — подрядчик Глотов. Все это Павлик узнал позже, а в первую минуту он только с неприязнью смотрел на приехавших из окна.